Герой Советского Союза МЕРКУЛОВ Николай Иванович
Родился 5 февраля 1922 года в Горьковской области. В 1941 году призван в Красную Армию. Воевал на Ленинградском фронте в составе 1-й дивизии войск НКВД. После окончания Великой Отечественной войны в звании старшего сержанта был демобилизован. Награжден орденами Славы 2-й и 3-й степени, Отечественной войны 1-й степени, медалями. Умер в 2008 году.
СООБЩЕНИЕ о начале войны я проспал. Так получилось. Хотя повестка о призыве в РККА у меня уже лежала в кармане рубашки. Сколько крови, пота и нервов было потрачено на получение этой бумажки с казённым угловым штемпелем и печатью!..
Дело в том, что в армию меня должны были призвать в апреле 1941 года, а я, как назло, простудился и заболел. Вторая повестка пришла в мае. Я так обрадовался, что буквально летал на крыльях от счастья.
Но в ряды защитников Отечества тогда опять не попал. Почему? Да из-за своего трудолюбия. После начала войны с белофиннами наш Горьковский автомобильный завод перешёл на круглосуточный режим, а меня к тому времени от ученика повысили до основного токаря на участке. В общем, в военкомате меня завернули назад, сказали: "Иди работай! Ты зарезервирован заводом как ценный специалист! Так что тебе призыв в армию не светит".
Как я тогда расстроился! Всё из рук в тот день валилось. Даже несколько заготовок запорол. Хожу по цеху сам не свой, не знаю, что теперь делать. Но нашлись добрые люди. Подсказали, как мне быть. И вот в обход начальника цеха, не беря расчёта с завода, по-тихому выбиваю себе новую повестку на 24 июня 1941 года. Так что вернулся довольный с работы домой и решил перед армией отоспаться. Приснился мне чудный сон. Такой хороший, светлый, радостный, а я его даже не запомнил. Жаль. Подобных снов я больше никогда не видел.
Утром началась война…
МАТЬ меня разбудила сразу после выступления Молотова. Я вскочил и побежал в военкомат, а там уже полно народа. Все торопятся на фронт. Вдруг немца без нас разобьют? Глупые мы тогда были, молодые, зеленые. Нас попросили не мешать работе, разойтись по домам. Всех вызовут в своё время, сказали, никого не забудут. Так и произошло. Через два дня, как и было указано в повестке, меня призвали в армию. Нас строем довели до вокзала, загрузили в теплушки и вперёд. Как в песне: "Дан приказ ему на Запад!"
Вначале мы ехали весело. Пели песни, грезили скорой победой, но, когда подъехали к Выборгу и увидели первые руины домов и вокзалов, разбитые еще в финскую войну, скорее почувствовали, чем поняли: война — это что-то дикое, страшное. Но даже в самых кошмарных снах мы не могли представить, с чем нам придётся столкнуться в дальнейшем…
Военным делом в части с нами занимались ускоренным порядком. Фашист пёр так, что наши войска не успевали латать бреши в обороне. На всё про всё отвели пять суток — и в бой. Хорошо ещё, что большинство призывников на гражданке занимались военной подготовкой. У каждого второго на груди значок ГТО.
Многих из нас зачислили в 37-й отдельный сапёрный батальон мотострелковой дивизии, там дали винтовки, лопаты и отправили в прифронтовую полосу. Первые дни мы минировали дороги на танкоопасных направлениях, а потом стали готовить к подрыву заводы и фабрики, чтобы в случае отступления они не достались врагу. А потом фронт рухнул — началось общее отступление…
Сейчас многие историки и политические деятели ругают Сталина за его репрессии в армии, за искусственно раздутую шпиономанию в стране. А я вот думаю иначе. Но лучше расскажу, что сам видел, а вы потом выводы делайте…
Нашу колонну отступающих войск, как выяснилось позже, возглавлял диверсант, переодетый в форму командира Красной Армии. Командовал он грамотно, уверенно. Вид имел боевой. Представился нашим офицерам, показал какой-то мандат с печатями, встал во главе строя и сказал, чтобы мы шли за ним, мол, сейчас он выведет нас к "нашим".
Мы построились и потопали за ним к "нашим". Нас спас компас. Да, обычный компас, случайно уцелевший у одного из офицеров в полевой сумке. Во время марша он поглядывал на стрелочку и вскоре догадался, что мы идём не на юг — куда отступали наши, а на север — откуда наступали фашисты. Офицер поделился своими сомнениями с комбатом, который сразу же собрал командиров, они посовещались и решили арестовать лазутчика. Но тот, видно, догадался и успел скрыться в лесу. Икать его не стали. Надо было срочно возвращаться назад. Вырываться из окружения.
По пути насмотрелся всякого. Некоторые картины до сих пор встают перед глазами. Вот уставший пулемётчик тихо сбрасывает тяжеленный "максим" в канаву. Кто-то остановился якобы перемотать портянку, потом сошёл с дороги в лес и больше не вернулся в строй. Всякое тогда было…
К рассвету подошли к деревне. Видим — войска стоят. А кто — не знаем. Наши или немцы? Отправили взвод на разведку. Они — винтовки в руки и цепью пошли в деревню. Смотрим, там паника поднялась. Начинают солдаты во все стороны разбегаться. Тогда мы поняли — это наши. Фашисты тогда от нас не бегали. И горько мне стало. Аж ком застрял в горле! Что же это такое с нашей армией творится? Почему мы так позорно отступаем? Ведь каждый по отдельности: я, сосед в строю, мой взвод, рота, да и весь батальон — мы же не были трусами и готовы были сразиться с гитлеровцами. Но вот продолжали поспешно отступать.
В нашем батальоне было довольно много автомобилей. Они везли продукты, боеприпасы, одним словом, обоз. А дорога узкой лентой среди скал да валунов вьётся. И вдруг видим, какая-то сволочь, не знаю, умышленно или случайно, поломала тягач с осадным орудием большого калибра. И он намертво перегородил дорогу. Объехать нельзя. Взорвать тоже. Пришлось все машины бросить и сжечь. Короче, когда наша дивизия вышла на новый рубеж обороны, у бойцов практически не осталось тяжёлого вооружения. Всё уничтожили и побросали. В остатке пять "максимов" без станков да три ручника Дегтярёва. Причём один из них я в канаве подобрал и тащил на своём горбу на случай встречи с немцами. А то одной винтовкой много ли навоюешь?
ОСЕНЬЮ 1941 года немцы начали подступать к Ленинграду. Мы — сапёры — днём и ночью строили новые рубежи обороны. К тому времени мне присвоили ефрейтора и поставили командовать отделением.
Отправили нас как-то на заготовку дров в ближайший лесок, а немцы, видать, совсем близко подошли и нас заметили. Валим мы деревья, и вдруг слышу, хлопает что-то неподалеку. Я-то сразу понял — минометы стреляют. Только не ясно, свои или немецкие? На всякий случай командую: "Ложись!" — и падаю. А мои бойцы чего-то задумались…
Вокруг начали мины рваться. Свист да грохот кругом. Думаю, всё, конец нам. Сейчас пристреляются и накроют. Но обстрел прекратился. Когда дым рассеялся, огляделся вокруг, а мои ребята лежат все израненные. Один я целый остался, вовремя успел на землю упасть. Но слава Богу, все живы, только посекло осколками их сильно. Перебинтовались кое-как, собрали оружие и побрели в санчасть. Благо недалеко было. Ребят сразу в операционную, а я винтовки под расписку сдал и назад в батальон.
Утром новое задание. Надо срочно проверить толщину льда на реке Тосна. Командование опасалось, что немцы на танках по льду переправятся и опять прорвут оборону. Послали меня с товарищем. А на улице белый день. До немцев рукой подать. Мы для них как мишени в тире. Но, куда деваться, приказ есть приказ. Надо выполнять.
Ползком добрались до остова подбитого танка около самой реки и остановились немного передохнуть. На улице холодина, а мы красные как раки да взмокшие от пота. Отдышался я чуть-чуть и решил местность осмотреть. Только немного из-за гусеницы высунулся, как тут же схлопотал пулю в грудь. Немецкий снайпер, видать, давно за нами наблюдал. Но не стрелял, дожидался, когда мы поближе подползём. Удар был такой силы, будто меня ломом саданули.
Пуля, выпущенная из "Маузера", прошила меня насквозь как лист картона. Мой напарник меня моим же перевязочным пакетом перебинтовал, и стали мы ждать темноты, чтобы назад к своим уйти. Намёрзлись мы тогда у того танка здорово. Еле-еле сумерек дождались. Товарищ помог доковылять до медсанбата, там меня врач осмотрел, перевязал, налил сто грамм, чтоб согрелся, и отправил в госпиталь. Так вот я и оказался в блокадном Ленинграде, в эвакогоспитале № 81.
Суровое тогда было время. Бытовых удобств никаких. Центрального отопления нет. Буржуйки в палатах стоят. Вместо стёкол — фанера. Кормёжка: 600 граммов хлеба и мутный мучной суп один раз в день. И это выделялось нам, тяжелораненым. Остальные питались ещё хуже.
Но какая там была чистота и как о нас заботились, словами не передать. У меня из-за высокой температуры совсем не было аппетита. Съем две ложки — меня тошнит. Так меня во время обхода лечащий врач лично кормил! Садился напротив, брал тарелку и с ложечки заставлял есть. Я чуть не плача жевал и глотал, а он приговаривал: "Надо есть. Так сил прибавится. Это ничего, что тошнит. Что-то в желудке всё равно останется".
Когда ко мне в госпиталь заглянули ребята из батальона, они меня попросту не узнали. Вместо румяного, здорового, высоченного парня они увидели на койке скелет, обтянутый кожей. При почти двухметровом росте я весил тогда всего сорок шесть килограмм.
К февралю 1942 года я немного оклемался. Стал нормально ходить, вот только левая рука почему-то почти не действовала. В батальоне выздоравливающих один из знакомых офицеров оказался земляком — родом из Горького. Однажды вечером он вызвал меня к себе и предложил отправиться на “большую землю” — долечиваться после ранения. Умом я, конечно, понимал, что это счастливый билет, путёвка в жизнь из блокадного, голодного, разрушенного города. А вот сердцем я уже прикипел к ленинградцам. К этим крепким духом и волей людям. И я отказался от эвакуации…
В МАРТЕ 1942 года меня направили в один из стрелковых полков первой дивизии войск НКВД. К тому времени мне присвоили звание младшего сержанта и назначили командовать отделением связи. Моим командиром — начальником связи полка — был сержант Василий Хрулёв, человек-легенда. Так получилось, что во время кровопролитных боёв в части были выбиты все офицеры-связисты. Пришлось Василию исполнять обязанности начальника связи. Парень он был толковый, деятельный, хваткий. Связь при нём работала бесперебойно. Вот и решил командир оставить его начальником связи, несмотря на то, что под его командованием оказалось несколько офицеров. Правда, позднее ему всё-таки присвоили младшего лейтенанта и всё встало на свои места.
Свою новую профессию я освоил быстро, дело это не особо хитрое. Работа эта, надо сказать, на войне не больно заметная, но настолько необходимая, что, по большому счёту, лишнюю минутку на одном месте не просидишь. То аппарат сломается, то полёвка порвётся. И тут же слышишь командирский рёв: "Почему связи нет?". И тогда вперед — искать повреждение на линии. Конечно, пока стояли в обороне, иногда бывало и затишье. Тогда можно было хоть немного согреться и отоспаться в штабном блиндаже. Но роты нашего полка постоянно ходили в ночную разведку, и мне часто приходилось обеспечивать с ними связь.
Разведчики тогда действовали по правилу трёх "о": обнаружили, обстреляли, отошли. Они-то отошли, а мне приходилось под пулями драгоценный кабель сматывать. А немцы осветительных ракет не жалели. Лежишь под этой иллюминацией и крутишь непослушными руками катушку. Чуть темнее становится — отползаешь назад.
А однажды к нам в часть прибыл какой-то начальник из Невской оперативной группы и потребовал срочно обеспечить бесперебойную телефонную связь с осаждённой фашистами крепостью Шлиссельбург. Вызвали нас, связистов, и поставили боевую задачу: протянуть три километра бронированного кабеля под носом противника.
Нас посылали на верную смерть. Мы выслушали приказ и замысел операции. По нему выходило, что мы чуть ли не с боем должны были прорваться в крепость. При этом начальник шёл не с нами, а оставался на НП дивизии для общего руководства. Мы посовещались и предложили другой вариант прокладки кабеля. Может быть, менее героический, но зато вполне выполнимый. После долгих споров руководство согласилось с нашими доводами.
И вот ночью впятером, вместе с командиром взвода мы сели в большую лодку и тихо-тихо уложили тяжеленный кабель на дно озера. Вся операция заняла полтора часа. Связь установлена — потерь нет. Но помните, я говорил вам о врагах народа? Так вот, не успел тот начальничек обмыть полученный за сложную операцию орден, как диверсанты, находящиеся в крепости, перебили кабель противотанковой гранатой. Предателями, кстати, оказались командир взвода связи и двое завербованных им солдат.
Нас опять вызвали в штаб. Повреждение надо устранять любой ценой. Мы опять послушали бредовые мысли начальства, козырнули без разговоров, а потом тихонько сделали по-своему. Взяли гильзу от 45-мм орудия, отрезали у неё дно. Ночью на лодке подплыли к крепости, достали кабель, соединили повреждённые концы, изолировали, засунули в гильзу и залили её варом. К утру связь была восстановлена.
ОСЕНЬЮ 1942 года командованием Невской оперативной группы было принято решение отбить у немцев так называемый Невский пятачок. Так на Ленинградском фронте называли небольшой плацдарм на берегу Невы, захваченный фашистами после семимесячных упорных боёв в апреле 1942 года. Через Неву переправлялись ночью под плотным миномётным огнём. Как сейчас помню яркий, режущий глаза свет немецких прожекторов, установленных на берегу. И пенные султаны разрывов между лодок. Много тогда погибло народа, но мы всё-таки смогли высадиться и закрепиться на берегу. Наладили связь. Утром немцы забросали нас минами и снарядами, а потом пошли в атаку.
Нас спасла наша артиллерия. Корректировщики по телефону передавали на батареи координаты фрицев, и на них обрушился мощный огневой налёт. Тяжёлые гаубичные снаряды буравили воздух прямо над нашими головами. Работали ювелирно. До немцев-то было рукой подать.
В первые дни пехоте приходилось отбивать по десятку вражеских атак в день, а мы под огнём противника чинили связь. Каждый сантиметр того узкого пятачка был буквально залит кровью наших солдат, но мы не отступили. После недели тяжёлых боёв в нашей роте почти никого не осталось, и нас сменила свежая часть. После "пятачка" стационарная оборона на переднем крае казалась нам чем-то вроде глубокого тыла. Тихо, спокойно и практически не стреляют. Мне довелось провоевать до конца войны, но более сильных и кровопролитных боёв, чем на том невском берегу, я больше никогда не видел.
Кстати, тот плацдарм войска держали до самого конца блокады. Теперь там расположен мемориал "Невский пятачок" который входит в комплекс монументов "Зеленого пояса Славы" Ленинграда. За ту памятную "огненную" переправу я получил свою первую медаль — "За боевые заслуги". Наградами нас первые годы войны не баловали.
В 1943 году командование Ленинградского фронта решило прорвать затянувшуюся блокаду. Перед наступлением к нам на передовую привезли реактивные снаряды РС-82. Немцы их называли: "Иван-долбай". Упакованные в деревянную тару девяностошестикилограммовые эрэсы устанавливались прямо на грунт. Иногда во время залпа некоторые ящики цеплялись за стабилизаторы и летели вместе со снарядами в сторону немецких позиций, на что фрицы бурно реагировали криками: "Рус! Кончай хатами кидаться!" Конечно, точность такого огня оставляла желать лучшего. Тогда многие фашистские огневые точки не были подавлены, и прорвать блокаду нашим войскам не удалось.
23 февраля 1943 года во время очередной атаки я со своей тяжеленной катушкой бежал следом за командиром взвода под сильным пулемётным огнём фашистов. Пули то свистели над головой, то вспарывали снежный наст под ногами. Вдруг совсем рядом в небо взметнулся огромный снежный фонтан. Что-то горячее хлестнуло меня по груди, все окружающее завертелось перед глазами, а потом я потерял сознание.
Очнулся в глубокой воронке. Полушубок разорван, вся грудь в крови. Попытался дышать — воздуха не хватает, а в груди что-то хрипит, как меха дырявые у гармони. Хорошо ещё санитары, укрываясь от обстрела, в воронку заскочили. Они меня и дотащили до санитарного автомобиля. Им оказалась наша родная горьковская полуторка.
Опять привезли в тот же госпиталь. В знакомую палату. Снова жар. Вновь провалы в памяти, уколы и перевязки. На этот раз ранение было очень тяжёлым. Осколки снаряда пробили легкое. Началось воспаление. Температура не снижалась несколько недель. Градусник, казалось, застыл на сорокаградусной отметке. Но все-таки я опять оклемался. Да и надо сказать, что с питанием и снабжением в госпитале стало намного лучше, чем было в 41-м. После выздоровления меня снова направили в родную часть.
До 1944 года в активных боевых действиях на Ленинградском фронте я не участвовал. Так, несколько раз сходили в разведку боем и всё. К тому времени и мы, и немцы глубоко зарылись в землю. И только изредка перестреливались друг с другом, ведя снайперский и артиллерийский огонь. Но вскоре картина резко изменилась. 4 января 1944 года началось одновременное наступление войск Ленинградского и Волховского фронтов. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись, но мы смогли прорвать их оборону. К 27 января немцев отбросили от Ленинграда на шестьдесят километров. Блокада, длившаяся почти 900 дней, была прорвана. В тех боях мне очень повезло. В одном из наступлений я бежал следом за атакующей пехотой и прокладывал полевой кабель. И вот один из телефонных аппаратов сполз мне на коленку и натёр ногу. Бегу и думаю: "Сейчас доберусь до вон той глубокой воронки и закину этот проклятый ящик за спину!" Только успел об этом подумать, как немецкая разрывная пуля разнесла аппарат вдребезги. Я упал в канаву и схватился за ногу. Этот ящик спас мою коленку! На ней не было даже царапины, только огромный синяк от удара.
Вскоре, получив пополнение, наша дивизия продолжила стремительное наступление. Войска Ленинградского фронта освободили Карелию и вышли на старую границу с Финляндией. Три года назад в этих местах я начинал воевать. Здесь же, при прорыве линии Маннергейма, получил третье ранение. На этот раз в ногу. Но поле боя не покинул и продолжал обеспечивать связь батальона со своим подразделением. За это был представлен к ордену Славы 3-й степени. Его мне вручили уже в госпитале. После выздоровления участвовал в боях за освобождение Советской Прибалтики и был награждён орденом Славы 2-й степени.
А в 1945 году, мне, уже будучи старшим сержантом, пришлось попотеть при форсировании Вислы. Шесть раз под огнём противника мы заново прокладывали повреждённый телефонный кабель для обеспечения связи на главном направлении удара полка. Много тогда наших связистов было убито и ранено, но мы сумели обеспечить бесперебойную связь между штабом и наступающими подразделениями. За те бои меня представили к ордену Славы 1-й степени. Но в штабе дивизии что-то напутали, и меня опять наградили орденом Славы 2-й степени.
Время тогда было горячее, мы постоянно наступали, и разбираться с ошибкой было некогда. Моя рота вновь собиралась в разведку боем. Перед выходом на задание мы, как положено, сдали на хранение старшине личные вещи, награды и документы. А когда я вернулся назад, меня вызвал командир роты и сказал, что за моим вторым орденом Славы приезжал офицер из штаба дивизии, который забрал его у старшины и пообещал исправить ошибку в моём награждении. Но стать полным кавалером ордена Славы мне не удалось. Что-то там в дивизии не срослось, и меня наградили орденом Отечественной войны первой степени.
А потом наши войска захватили Берлин и немцы капитулировали! Мы, те, кто выжил в той страшной войне. Разве было нам тогда дело до каких-то орденов и медалей! Мы были счастливы от того, что смогли выстоять и остались живыми. А потом, впервые за пять военных лет, я лёг спать крепким, мирным, победным сном без бомбежек и артобстрелов.
Но почему-то мне снилась война..
