P> Герой Советского Союза ЖУКОВ Николай Титович
Родился 7 апреля 1925 года в селе Тереничи Уваровичского района Гомельской области Белоруссии. С 16 лет - в партизанах. После освобождения села Красной Армией в 1943 году призван на военную службу. Воевал на 1-м Белорусском фронте. Во внутренних войсках с 1957 года. Прошел должности от командира отдельной роты до начальника инженерной службы части. Уволился в запас в 1974 году. Награжден орденами Славы 3-й степени и Отечественной войны 2-й степени, медалями. Полковник в отставке.
ВОЙНА для меня началась с оккупации нашего села. Это произошло 19 августа 1941 года. Я как раз закончил 9 класс, взрослый уже был. Страшно было и любопытно. Вошли немцы в село без боя — наших частей здесь уже не было. Сразу советский флаг сорвали с сельсовета, свой, со свастикой повесили. Стали "новый порядок" вводить. "Ордунг", по-ихнему.
Село наше было не лесное, стояло на большой дороге. Никаких диверсий немцам тогда никто не чинил и о партизанах поначалу не было слышно. Однако для порядка — "ордунга" немцы казнили человек десять сельчан. В их числе оказался мой отец. Кто-то донёс на него, что он коммунист и активист. Взяли его, увезли в район. Там издевались, мучили, глаза выкололи, а потом расстреляли. Это нам уже позже знакомые рассказали.
Предателей, кстати, хватало. Кто за идею пошёл к немцам служить, кто за пайкой. А были и такие дураки из молодёжи, кто ради формы и оружия пошли в полицаи. Но и обратные примеры тоже были. Когда из семьи раскулаченных, казалось бы, обиженных на советскую власть мужики уходили на фронт и там в плен попадали, то никто из них не стал изменником, предателем. Двоих таких знаю лично. Да и среди тех, кто служить пошёл к немцам, как я потом узнал, уже в партизанах, было немало тех, кто остался патриотом Родины, в полиции выполнял специальные задания.
В партизанах наша задача была простая: всё высматривать и своевременно сообщать где полицаи и немцы ночуют, какое и сколько у них оружия, проезжали ли через село какие-то машины или подразделения проходили, появились ли новые люди.
Помню одну из первых партизанских операций. Полицаи собрались играть в футбол на школьном дворе — мы об этом сообщили партизанам. А сами сидим, вроде как болеем. Подошёл к нам тогда парень и говорит тихонько: "Ребята, уходите отсюда, но незаметно". Ну, мы по одному и пошли, правда, недалеко. Интересно же! Тут подъехали на телегах партизаны и застали полицаев врасплох: те ведь без оружия, полураздетые. Стали их вязать, а один из них, помню, звали его Язеп, вырвался и побежал домой. За ним погнались несколько человек, завязалась перестрелка в доме. Язепа убили, и мать его погибла.
С появлением партизан немцы начали лютовать. Облавы устраивали, проверки, различные карательные акции. Так погибла наша учительница. Она до войны возглавляла школьную комсомольскую организацию, а с приходом немцев ушла в подполье. Вот её в числе некоторых других тогда, уже в 1942 году, арестовали и расстреляли. Один раз и я попал в облаву. Согнали нас, построили в колонну и погнали к станции — говорили, в Германию.
Проходя мимо нашей церкви, мы незаметно с моим другом Иваном Шкрабовым, перемигнувшись, нырнули под колючей проволокой и выскочили из строя. Нас не заметили. Наверное, это был первый пример моего чудесного спасения. По крайней мере, мама так считала, ведь колонну охраняли немцы и полицаи с собаками! Десять дней мы прятались в сарае, пока нам не сказали, что можно выходить — опасность миновала. Работавший в комендатуре писарем Артёменко, наш бывший школьный учитель, сказал потом нам, что нас в списках нет. Когда его потом судили и дали 25 лет за сотрудничество с немцами, он в своё оправдание сказал, что спас жизнь двум ребятам. Наверное, это и были мы. А из тех, кого угнали, домой почти никто не вернулся: кто погиб, кто остался за границей.
Таких облав было несколько, но нам удавалось вовремя скрываться. Чаще всего скрывались в лесу, у партизан. Однако один раз немцы собрали особенно большие силы, и партизаны вынуждены были уйти за Днепр. Тогда пришлось туго. Я укрылся среди осушенного болота, в так называемой стрелке. Немцы с собаками прошли метрах в тридцати от меня. Были крики, стрельба. Когда всё стихло, я вернулся. Увидел возле ближайшего дома убитую хозяйку, её мужа, полуторагодовалого ребёнка, заколотого штыком. Рядом их племянника, моего товарища Мишу. Тоже убитого. Вдруг заметил, как шевельнулась девочка лет 5-6. Она немного в стороне была. Я взял её на руки, а она едва жива. Куда идти с раненым ребёнком? Встретились мне женщины по дороге. Я им и отдал эту девочку. Знаю, что потом её переправили в Гомель, и она осталась жива. Года три назад я даже встречался с ней.
К концу 1943 года фронт стал стремительно приближаться. Через наше село проходила как раз немецкая линия обороны. Немцы явно нервничали. Уверенности, что они удержат её, у них, по-моему, не было. Как я потом установил, через наше село наступали части 65-й армии, в которой мне в дальнейшем и пришлось воевать. Её подразделения успешно форсировали реку Сож, а немцы тогда самым настоящим образом драпали. Сам видел.
ВСКОРЕ после освобождения меня призвали в армию. Но прежде чем попасть на фронт, нас, новобранцев, послали на ближайшую железнодорожную станцию, где мы должны были обеспечивать углём проходящие эшелоны. И только через полмесяца я наконец попал в 31-й запасной стрелковый полк, расположенный в городе Стародуб Брянской области, где 8 февраля надел форму и принял присягу. Так начиналась моя служба.
Запасной полк отличался тем, что там служили либо новобранцы, либо уже бывалые солдаты после ранения. А ещё тем, что нас очень плохо кормили. На обед на отделение давали 700 грамм хлеба и ведро супа, где, как мы шутили, на дне Москва была видна. Было очень тяжело. И вот тогда я возьми и предложи всем желающим самостоятельно на фронт податься. Набралось нас таких вояк семь человек. Но только мы вышли за пределы расположения части, как нас задержал патруль.
Привели всех в комендатуру. Что с нами будет? Испугаться не успели, как за нами пришли "покупатели". Меня отобрали в 8-й отдельный штурмовой инженерно-сапёрный батальон 2-й штурмовой инженерно-сапёрной бригады, которая входила в состав 3-й армии генерала Горбатова. Но до штаба бригады ещё нужно было дойти, и, пока мы с офицером шли в расположение части, стемнело. Решили заночевать: выбрали немецкий блиндаж. Расположились, задремали. А среди ночи немцы неожиданно начали обстрел, и нас накрыло прямым попаданием. Очевидно, все их окопы и блиндажи были пристреляны.
Я даже не успел проснуться толком, как потерял сознание. Пришёл в себя, лежу примёрзшим телогрейкой к земле. Меня сначала посчитали погибшим, но, когда стал шевелиться, положили к раненым. Оказались сломаны рёбра и помята грудная клетка. Отправили в тыл, километрах в двадцати от фронта. Прикомандировали в роту собак-миноискателей. Отхаживала меня одна сердобольная женщина. Отлеживался у неё на печке, пил какие-то настои, отвары. Постепенно встал на ноги, и начались служебные будни воина-сапёра.
Вскоре нас перебросили на запад, ближе к фронту. Шла подготовка к операции "Багратион". Наша задача была заготавливать лес, крепеж, проволоку, скобы, чтобы делать настилы в болотах. Ночью всё это вывозили к фронту и на заболоченных участках, где планировалось наступление, готовили гать. И всё это в темноте, всё с учётом маскировки. Сваи забивали, обернув бабу ватниками, и тихонько постукивали.
22-23 июня 1944 года началась операция "Багратион". Нашу бригаду к тому времени передали 18-му стрелковому корпусу 65-й армии, которой командовал генерал Батов. Армия входила в состав недавно созданного Белорусского фронта. Тогда хорошо немцам наподдали, наступали мы буквально без передышки. Но были и такие моменты, когда немцы прорывали нашу оборону, чтобы вырваться из окружения. Так получилось в районе станции Осиповичи. На нашем участке прорвалась группа танков, а мы в чистом поле. Мать честная, что делать? Струхнули мы малость — и такое было. Забрались под один из немецких танков подбитых. Там и пересидели тот бой. Выползли, когда всё стихло. Танки те наши соседи уничтожили.
Дальше Минск, Слуцк, Барановичи. Под Барановичами, помню, надо было для удобного ведения огня танкам проделать брешь в бетонной стене. Ну, мы, сапёры, наложили заряд и взорвали — выполнили задачу. Далее — Слоним, Беловежская пуща. Тут я даже заблудился. Послали меня с пакетом в штаб бригады, а я сбился с пути. Темно, ничего не видно. Дождусь, думаю, рассвета — лёг на какую-то кучу, расстелил плащ-накидку, закрыл глаза. Чувствую, что-то не так. Оказалось, лёг я на муравейник. В общем, поспать не удалось. Утром с восходом солнца сориентировался и пошёл к штабу. По дороге чуть на немцев не нарвался, они куда-то шли группой, автоматы на груди, пальцы на спусковом крючке. Переждал за кусточком и пошёл дальше. Пакет доставил, рассказал про встречу в лесу и скорее догонять своих, они за эту ночь далеко вперёд ушли.
Вспоминаю ещё один эпизод. Тяжёлый. Это когда мы уже вышли к границам Польши. С одной стороны, вроде бы и радость была — наконец выгнали врага с родной земли, но когда стали форсировать вброд Буг, стало страшно. Сейчас сказали бы, как в фильме ужасов. Река была забита трупами, нашими и немецкими, и нам пришлось идти буквально по ним.
БОИ ЗА Польшу, и особенно Германию, были более ожесточёнными. Немцы часто контратаковали. Так и наш стрелковый корпус под польскими деревнями Селятичи и Крестилище попал в окружение. Нужно было прорываться, и на наш участок прислали штрафников. Они были плохо вооружены, боеприпасов мало. Просили нас дать патронов, и мы им свои отсыпали прямо в карманы — больше было некуда. Прорвались мы тогда из окружения, наверное, во многом благодаря им...
Ещё один эпизод из того периода боёв. Сопровождали мы обоз с минами. Вдруг в конопляном поле заметили немецкий пулемётный расчёт. Один фриц стоит и потягивается на солнышке, другой рядышком сидит на бруствере. Я залёг, прицелился и из автомата дал очередь. Тот, который стоял, упал, а напарник его скорее бежать в лес. Я вдогонку стал стрелять, но вряд ли попал. Подошли мы ближе с младшим лейтенантом Кузнецовым — старшим обоза, смотрим, фриц живой. Поднимается на колено, бок в крови, лицо зелёное и говорит нам: "Я — русский. Из Новосибирска. Живу на улице Китайской". Номер дома называет. Странное чувство. Вроде свой, русак, а сам в немецкой форме, за пулемётом. Кузнецов говорит мне: "Добей его. Это — власовец!" А я чувствую, что не могу вот так в упор стрелять в человека. Тогда лейтенант достал пистолет и со словами: "Именем Союза Советских Социалистических Республик" всадил ему две пули в голову. Затвор от пулемёта мы выбросили и пошли дальше. По идее, за уничтожение пулемётного расчета мне медаль полагалась, но в журнал боевых действий этот случай так и не попал. Не знаю почему. Это писарь мне ротный сказал. Я спросил лейтенанта, а он только пожал плечами: "Я указывал в рапорте".
Вскоре после этого нас перебросили на Наревский плацдарм. Это уже сентябрь 44-го. Здесь были очень тяжёлые бои. Большие потери. Каждый день на наш берег переправляли тела погибших. Здесь их хоронили как положено. Ставили пирамидку деревянную, наверху — звёздочку, указывали фамилию на табличке.
К тому времени я был помкомвзвода. А во взводе нас — 34 человека. Задач было много. Нас кидали то туда, то сюда. Вместе редко собирались. Мне поручали не только руководить постановкой мин, но и составлять карты минных полей. Чаще всего ходили мы делать проходы в минных полях для пропуска разведки. Мины я тогда знал назубок. Даже сейчас могу рассказать. ПМД-6 — это 200-граммовый тротиловый брикет в фанерной коробке; ПМД-7Ц — круглая мина, а ПОМЗ-2 имеет цилиндрическую форму. Это очень коварная мина. Если ошибся — всё, хана. Спешить нельзя. А немецкие мины знал ещё лучше. У них они из цветного металла, а у наших корпус часто деревянный. Чтобы снять немецкую мину, нужно было повозиться. Взрыватель часто ставили боковой и донный, на неизвлекаемость. Везде свои хитрости.
Один раз, помню, вывели наших разведчиков и лежим на нейтралке, ждём возвращения. Время прошло. Никого нет. Лежим в воронках. Я — в одной, напарник мой — в другой. Дождь льёт как из ведра. Промокли насквозь. Перед самым рассветом решили возвращаться, а то потом будет невозможно уйти. Оказалось, разведчики наши благополучно вернулись, но прошли линию фронта на другом участке.
В другой раз обеспечивали крупную разведывательную операцию. Задача — снять мины на нашем поле. Начали искать и не находим ни одной. Облазили всё — нет, хоть тресни! Вернулись, доложили. Нас в штаб вызывают, начинают отчитывать: "Плохо смотрели, мать вашу!" А мы стоим на своём — мин не обнаружено. Потом выяснилось, что мины сняли немцы, когда готовились на прорыв на нашем участке, но их контр- наступление из-за тумана не состоялось. Так немцы нам помогли.
Примета была у нас: если немцы молчат, не стреляют, значит, где-то их разведка или сапёры работают. Если слегка постреливают, то это, скорее всего, означает, что сами они сидят в окопе второго эшелона, отдыхают, шнапс пьют или в карты дуются, а к спусковому механизму пулемёта на передовой верёвка протянута, за которую они периодически дёргают. Вот в одну из таких ночей, когда была тишина, мы вдвоём с напарником ставили противотанковые мины. Я ползу впереди, а Макаренко — земляк мой, сзади. Я ставлю, он маскирует дёрном, всё как надо. Возвращаемся, остаётся метров двадцать пять до нашей траншеи, как вдруг слышу, напарник мой кричит: "Ой, мамочка!" Я успел боковым зрением заметить, что какие-то две фигуры к нему метнулись. Прыгнул в окоп, там уже наши. Начали ракетами освещать, светло стало, а вокруг — ни души. Подползли к напарнику — а у него в горле нож.
В ноябре 1944-го нашу сапёрно-штурмовую бригаду из 65-й армии передали в состав 8-й гвардейской армии, которой командовал генерал-полковник В.И. Чуйков. А это уже был 2-й Белорусский фронт маршала К.К. Рокоссовского. Он — умнейший и очень воспитанный человек. Вблизи я видел его, правда, только один раз — во время инженерной разведки. Он тогда с командиром нашего корпуса генерал-лейтенантом Ивановым разговаривал. Но нашёл время, пообщался и с солдатами, угостил табачком.
Тогда мы действовали километрах в семидесяти южнее Варшавы, обеспечивали Вислинский плацдарм, восстанавливали мост через реку. Я к тому времени уже старший сержант. Немцы, помню, упорно сопротивлялись, обстреливали нас, пытались сбросить в реку.
Сломили сопротивление врага и пошли дальше с боями: Кутно, Конин, Врешин, Скирневице. Потом — Познанская операция, где мы снова ненадолго застряли. Там была очень крепкая цитадель, которую снаряды не брали, нужно было в стенах делать брешь. Близко не подойдёшь — огонь плотный. Подкоп делать долго. Тогда у кого-то родилась идея: мы стали набивать бочки взрывчаткой. Выходило по 200 килограмм. Крепили к ним огнепроводный шнур, поджигали и пускали с горки под стены. Одна взорвалась раньше, а вторая прямо там, где надо. Образовалась брешь. Крепость взяли.
ВЕСНОЙ 1945-го вышли к старой германо-польской границе. Там висел большой плакат: "Воины, вот она, проклятая Германия" и дальше: "Пусть в вас не гаснет святая ненависть к врагу!" С такими пожеланиями и продолжали воевать.
Впереди Одер и Кюстринский плацдарм. До Берлина всего 70 километров. Сам Кюстрин заняли достаточно быстро. По городу ещё троллейбусы ходили. А потом опять были тяжёлые бои. Сопротивление немцев не ослабевало. Приходилось всё, что перед фронтом находится, все постройки, сносить до основания! А ещё почва там плохая была: чуть копнёшь — и уже вода стоит. А зарываться в землю приходилось нам тогда частенько. Особенно запомнился один бой за местечко Альтухебан, на подступах к Зееловским высотам. Тяжёлый он был, ближний, ближе некуда — поэтому самый страшный.
Мы тогда с ходу взять городок не смогли. Дома все крепкие, кирпичные. Залегли на окраинах, окопались — справа три наших танка подбитых. Утром глянул из окопа, а перед нами в нескольких метрах немцы. Они нас заметили и давай стрелять, мы отвечаем, а они в атаку поднимаются. Страшно стало, ведь расстояние-то всего ничего — лица видны. Спасло нас тогда, что ожил один из наших танков, казавшихся подбитым. Он несколько снарядов выпустил, атака захлебнулась. Но те немцы, что успели до нас добраться, подошли вплотную. И вот я помню момент: немец на бруствере с автоматом, в каске, рукава закатаны, морда злая и метров с трёх-четырёх в меня стреляет. Я нажимаю на курок, а патроны у меня закончились. Рядом лежит наш старшина убитый, Корышев, сталинградец, с автоматом в руке, но мне уже не дотянуться до него. Тогда мой сосед спас меня, уложил этого немца очередью. Почему тот немец в меня не попал, не знаю, только шапку мою прострелил. Вот, пожалуй, моё второе чудесное спасение.
Перебрались мы в немецкие траншеи. Но я не добежал чуток. Огонь сильный. Упал в воронку. Рядом со мной наш солдат убитый лежит с пулемётом Дегтярёва. Часа два лежал рядом с ним. Хотел пулемёт забрать у него и не могу пошевелиться — пули рядом ложатся. Сколько лежать? Изловчился, прыгнул в траншею, там наши были. Подхватил я на ходу автомат немецкий (мой-то без патронов был), стал его осматривать, а мне командир кричит: "Жуков, что песенник разинул? Вперёд давай!". Заняли наконец окраины города, а у нас раненых много. Сложили их всех в подвале ближайшего дома. Кругом пальба, крики, стоны. Вдруг выползает откуда-то "фердинанд" и по подвалу, где были раненые, как зарядил прямой наводкой! Всем крышка, ясно. Был среди них и из моего взвода сержант Кудинкин из Ряжска Рязанской области. Он любил трофейные часы — носил по нескольку штук сразу на обеих руках. По часам его труп потом и опознали.
Чтобы сломить сопротивление немцев, командование решило применить сверхмощный неуправляемый заряд, используемый обычно при разминировании. В простонародье его называли "Змей Горыныч". Очень серьёзная штука — накрывает большую площадь, и всё, что попало в сектор действия, уничтожается. Я, скорее всего, не расслышал команду на отход, и когда попал в зону поражения этого змея, было уже поздно. Плохо помню, что тогда происходило, потерял сознание. Говорить не мог, из ушей шла кровь. Потом узнал, что получил два или три перелома основания черепа.
Меня загрузили в трёхколёсный трофейный санитарный автомобиль и повезли в тыл. Но машина попала под обстрел и перевернулась. В итоге я опять оказался на земле и почему-то без документов, видимо, санитары успели взять себе. Подобрали меня солдаты из комендатуры, когда бой утих. Один из них узнал меня, он был из соседнего 6-го штурмового батальона, командир у них, помню, был Королёв. Эвакуировали меня в тыл, в нашу часть — там старший лейтенант медик Корнилов и майор — женщина-врач. Осмотрели меня и сказали — надо отлежаться. Через пару дней я оклемался, даже начал говорить связно. Полежал ещё немного и сбежал в свою часть. Хотелось вместе со своими в Берлин войти. Тем более как раз накануне, 16 апреля 1945 года, нам зачитали приказ командующего фронтом: "Воины, мы потом и кровью заслужили право штурмовать логово фашистского зверя — Берлин". Ну как же там без меня!
Дальше пошли мы на штурм города Шверина. Сидел я на броне самоходки, и тут мы на полном ходу свалились в ров. А я же только из госпиталя. Потерял сознание. Очнулся, глянул в небо, а над нами низко-низко самолёт немецкий Фокке-Вульф и лётчик как будто прямо на меня смотрит — такое было ощущение. Не стрелял, правда, немчура — наверное, боеприпасы кончились.
Ну а дальше всё пошло своим чередом — вернулся к своим обязанностям сапёрным. Как-то ночью ставили мы противотанковые мины. И тут, откуда ни возьмись, раненый зовёт меня: "Помоги, браток, выбраться в тыл". Я его, как мог, дотащил до ближайшей траншеи. "Дальше, — говорю, — не могу. Боевая задача у меня, сам давай".
Подошли к самому Берлину. Всё в дыму, в воздухе наша авиация — полное господство! Один немецкий реактивный самолёт, правда, был. Покрутился в гордом одиночестве и ушёл на запад. Сам город очень хорошо был укреплён. Улицы забаррикадированы. Фаустпатронщиков очень много было везде — от них большие потери танкам. Мы разминировали улицы и дома, взрывали баррикады, завалы, чтобы проход обеспечить. Нас танкисты прикрывали, следили за окнами. Часто были такие ловушки: крепили фаустпатрон за спусковой механизм бечёвкой и другой конец на улицу — задел, идёт выстрел. Много так погибло наших танковых экипажей.
В Берлине много каналов разных, которые затрудняли штурм. Мне запомнилось, как мы форсировали Шпрее. Начало мая. Раннее утро. В это время как ни странно тихо было. Нас, сапёров, перевёз на другой берег немец-капитан на своём кораблике. Никто не стрелял, даже удивительно. Правда, мы дымовую завесу применили.
И вот мы уже перед рейхстагом. Стоим в каком-то парке. С нами тяжёлый танк и самоходка. Наблюдаем, как рейхстаг обстреливают. Стреляют только из автоматического оружия. Видел, как знамёна ставили: одно, второе, третье. А потом, когда победу объявили, и в самом рейхстаге был. Купол обрушен, следы пожара кругом. Говорили, это англичане его разбомбили. Ну а люди вокруг радуются кто как может: пляшут, поют, стреляют в воздух, обнимаются, кричат: "Ура, победили!" Подходит ко мне мой товарищ, высокий такой, Разуванов фамилия его. Обнимаемся с ним, поздравляем друг друга, а потом он и говорит: "Залезай ко мне на плечи и пиши". И кусок мела суёт. У меня вообще почерк красивый был.
Все меня просили в роте конверты подписывать. Ну что я мог написать: "Гомель. Жуков!", а потом и за него что-то похожее.
А ещё маршала Жукова видел. Он с генералами-союзниками разговаривал перед рейхстагом, а их снимали камеры. Нам по этому случаю приказали порядок навести, разгрести завалы. И мы вместе с пленными немцами битый кирпич убирали.
Но война для сапёров на этом не закончилась. Много всяких задач, в основном по разминированию выполняли.
Большинство солдат тогда думали, что раз Германия капитулировала, то и войне уже конец, расслабились, а жертв было ещё немало. Как-то в окрестностях Берлина, на фольварке полезли наши ребята на чердак. А оттуда — выстрел, и солдат наповал. Стали всё обшаривать. Зашли в дом, а там за столом сидят ещё четыре наших солдата. Мёртвые. На столе автоматы разобранные, видимо, оружие чистили, а охрану не выставили.
Были и другие потери, но уже не от пуль. Нашли наши сапёры ёмкость со спиртом, разделили на всех по-братски. У моей фляжки крышка была плохо прикручена, всё вытекло. А ребята вечером выпили, в результате кто умер, а кто потерял зрение. Всего пострадало 22 человека. Мне опять повезло! Уже в третий раз.
А до этого был ещё один удивительный случай. Как-то ехали мы в повозке, и вдруг по нам из танка выстрел. Снаряд прошёл у лошади между ног и рванул в поле, а мы успели в лесу скрыться. Вот так несколько раз чудом выходил живым! Как это объяснить — не знаю. Всё чаще вспоминаю мать-покойницу, она бы сразу мне сказала: "Это тебя, Коленька, Бог миловал". Почему и за что? Может, за её молитвы, она у меня очень верующая была...
