Герой Советского Союза АШИК Михаил Владимирович
Родился 24 июня 1925 года в Ленинграде. В 1943 году призван в Красную Армию. Воевал на Южном и 4-м Украинском фронтах, затем в составе 83-й бригады морской пехоты на 2-м и 3-м Украинских фронтах. Освобождал Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, Австрию, Чехословакию. Звание Героя Советского Союза присвоено 15 мая 1946 года. После войны окончил Ленинградскую офицерскую школу МВД, Военный институт КГБ имени Ф.Э. Дзержинского. Во внутренних войсках служил в должностях начальника штаба, командира полка, начальника штаба дивизии. С 1970 года — заместитель начальника Высшего военно-политического училища МВД СССР. Уволился в запас в 1978 году. Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красной Звезды, орденом Богдана Хмельницкого, венгерским орденом "Звезда Республики", медалями. Полковник в отставке.
1941 ГОД. Позади семь классов. Я, как многие питерские мальчишки, бредил морем, поэтому поступил учиться в Ленинградский морской техникум. Но началась война. Вместо занятий мы, несостоявшиеся мореходы, рыли окопы на подступах к городу, дежурили на крышах домов, сбрасывали с них "зажигалки", строили укрепления. А после первой блокадной зимы в марте 1942 года меня эвакуировали по льду Ладожского озера. Привезли на Кубань живой скелет, иначе не назвать…
2 февраля 1943 года призвали в армию. Сначала воевал в 387-й дивизии, был ранен.
После излечения отправили на курсы младших лейтенантов, чтобы стал офицером, командиром взвода. А потом получил предписание прибыть в прославленную 83-ю бригаду морской пехоты.
О лучшем распределении я и мечтать не мог. Военные будни шли своим чередом. Освободили Севастополь, Одессу, форсировали Днестр, отбили у фашистов крепость Аккерман (ныне Белгород-Днестровский). Следом — Румыния, Болгария — единственная страна, где в боях батальон не потерял ни одного человека. А потом была Югославия и, наконец, Венгрия.
ЗА УСПЕШНЫЕ действия в бою под Дунапентели меня наградили орденом Богдана Хмельницкого 3-й степени. В бою под Чепелем близ Будапешта был ранен. После излечения вернулся в свой батальон как раз в разгар боев за город.
Борьба за столицу Венгрии отличалась крайней ожесточенностью. Фашистское командование принимало решительные меры, чтобы разорвать кольцо окружения. Предложения советской стороны о капитуляции отвергались.
Рано утром 11 февраля 1945 года батальоны 83-й бригады морской пехоты пошли на штурм заминированной, опутанной проволочными спиралями железнодорожной насыпи, названной моряками дамбой. Штурм продолжался три дня. Вначале пал Пешт. Буда ещё долго сопротивлялась.
13 февраля пала и эта цитадель…
В НОЧЬ на 20 марта 1945 года бронекатерам предстояло прорваться через линию фронта, пройти вверх по Дунаю более 40 километров и высадить 536 морских пехотинцев в тылу немецкой группировки. Десантники должны были захватить дорогу, идущую от Будапешта через Эстергом к Вене, закрепиться и в дальнейшем перекрыть отступление немцев, а также не дать подойти к ним подкреплению. С одной стороны находились горы, а с другой — Дунай. Фашистам деваться некуда. И чем прочнее будет держаться "десантная пробка" на дороге, тем надёжнее будет окружение вражеской группировки.
По расчётам командования на выполнение приказа уйдёт не более суток. А раз так, то десантники еще перед посадкой на катера освободились от буханок хлеба, банок с консервами... Вместо них набили вещмешки гранатами и коробками с патронами.
ПЕРЕД выброской в немецкий тыл к нам пришли три лейтенанта, на поясах которых были закреплены боевые ножи "Труд-Вача". Мы знали, что в городе Вача была артель "Труд", снабжавшая фронтовиков отличными ножами. Правда, в основном они доставались разведчикам. Но однажды во время штурма Будапешта мы увидели много бойцов с такими ножами. Они оказались из "офицерского штурмового батальона", куда попадали не те, кто был осуждён на фронте военным трибуналом, а офицеры, побывавшие в плену; такие батальоны формировались в специальных проверочных лагерях. Каждого "проверенного" пропускали ещё через одно проверочное чистилище — офицерский штурмовой батальон.
В их красноармейских книжках было записано — "красноармеец-лейтенант", "красноармеец-майор", "красноармеец-полковник". Всем им давалась возможность своей кровью смыть позор и вину перед Родиной. Ибо на войне "ничто и даже угроза смерти не должны заставить военнослужащего Красной Армии сдаться в плен". Так было записано в уставе.
Выяснилось, что этих бойцов вооружили дефицитными ножами потому, что им предстояло вступить в бой, где без рукопашной не обойтись. Перед атакой было объявлено, что гору Геллерт, за которой стоял Королевский дворец, надо взять одним броском. Кто во время атаки ляжет на землю, будет расстрелян как трус и паникёр.
Гору вначале бомбили наши самолёты-штурмовики, а затем впереди наступавших пустили офицерский штурмовой батальон.
Это было зрелище не для слабонервных. В дурманящем пороховом угаре офицеры-штурмовики гранатами давили всё, что оставалось от немецкой обороны, а когда надо, пускали в ход ножи, по лезвиям которых шла надпись "Труд-Вача". Никто из них, несмотря на плотный огонь, не залёг, не остановился, не повернул назад. И награда не заставила себя ждать. На вершине оставшимся в живых офицерам-штурмовикам объявили, что своей храбростью они искупили перед Родиной все свои прегрешения.
И вот теперь передо мной три лейтенанта с боевыми ножами "Труд-Вача" на поясах.
— Такие мы видели у офицеров штурмового батальона, — сказал кто-то из морских пехотинцев.
— А мы как раз оттуда. Штурмовой батальон распустили. Командиры уехали за новыми офицерами...
Теперь эти лейтенанты шли в морской десант.
НА БЕРЕГ нас выбросили бронекатера. Из морских пехотинцев сформировали десять групп. В мою, кроме стрелков взвода, включили 45-миллиметровую пушку, два станковых пулемёта, три миномёта, шесть противотанковых ружей и отделение сапёров с противотанковыми минами.
На нашей позиции, между Дунаем и дорогой, командир батальона расположил как на наиболее танкоопасном направлении всю имевшуюся артиллерию — две 45-мм противотанковые пушки.
С рассветом показались тяжелые бронированные машины. Первые атаки отбили сравнительно легко. Сорокапятки и шесть противотанковых ружей создавали плотный огневой щит. Ни один танк не вышел на наши позиции: либо загорались, либо отворачивали.
После этого немцы начали накрывать десантников миномётным огнём, прямой наводкой расстреливать из орудий, осыпать пулемётным огнём. Снаряд попал в пушку, перебил и переранил весь орудийный расчёт. К вечеру из шести противотанковых ружей осталось три. Держались два станковых, четыре ручных пулемёта, автоматчики. Ночью к нам пробился десантный бронекатер. На него погрузили раненых.
НЕПОСРЕДСТВЕННО на дороге, идущей от Эстергома в сторону Вены, фронтом на восток окопалась рота лейтенанта И. Мазыкина, а фронтом на запад — приданная батальону 472-я морская штрафная рота лейтенанта П.Кирсанова, сформированная в Измаиле из моряков-черноморцев. Задача штрафников — не допустить прорыва немцев на помощь своим отрезанным частям. И не выдержи любая рота натиска врага с фронта, другая будет тут же сметена ударом с тыла, размолота гусеницами прорвавшихся танков, расстреляна жестокой к поверженному врагу немецкой пехотой. Так суровая военная необходимость крепко спаяла две сражавшиеся на дороге спина к спине роты.
В ходе тренировок к десантированию штрафники нередко задирались с морскими пехотинцами. А в бою дрались в едином порыве. Штрафники вышли на дорогу и обнаружили там кабель, смотали его и протянули поперек, устроив что-то вроде ловушки-засады для мотоциклистов. И действительно, скоро показались два мотоцикла, на большой скорости идущих с включенными фарами. Превышение скорости не доводило до добра и в военное время. Стрелять не пришлось... Едва успели убрать с дороги обломки мотоциклов, как показались три грузовика. Открыли огонь. Две машины остались на месте, а водитель третьей, развернувшись, понес недобрые вести своему начальству. После рассвета на штрафную роту шли семь немецких танков...
УТРО второго дня началось с артиллерийского обстрела. Обстрел прекратился — загудели танки. А это значит, что теперь надо взять в руку гранату и ждать танка, не поднимаясь до поры выше прошлогодней травы. Одновременно обрушился шквал миномётного огня. У немцев такое взаимодействие — обычное дело. Артиллерия, миномёты, танки умеют бить в одну точку. В данном случае эта "точка" — наша десантная группа.
Ещё одно точное попадание немецкого снаряда подбило оставшуюся сорокапятку. Убит расчёт. Вслед за ним погибли два "пэтээровца", и на моём рубеже осталось последнее противотанковое ружьё у Николая Почивалина. Никто не хныкал. Хотели только одного — патронов.
К концу третьего дня от нашей десантной группы численностью 65 человек в строю оставалось 13, не считая раненых. Четвёртый день проходил без ураганной стрельбы, без атак. Устала, видно, немчура. Вдруг показалась вся в камуфлированных разводах самоходка. Остановилась метров за двести. Из-за кормы вышел офицер с биноклем. Кто-то пальнул из карабина, но не попал. Немец даже ухом не повёл. Ничего себе ухарь! Фриц ещё раз посмотрел в бинокль и удалился за самоходную пушку. Она завелась и задним ходом ушла, так и не сделав ни одного выстрела.
ТЕПЕРЬ надо было ожидать атаку. Но немцы развернулись и драпанули сдаваться накатывавшему из-за гор сухопутному гвардейскому корпусу. Морским пехотинцам сдаваться в плен фашисты не рискнули.
От селения Тат навстречу нам галопом несся всадник в бескозырке и распахнутом черном бушлате. Конь — без седла. Возбужденный моряк кричит:
— Где сто сорок четвертый?
А мы — к нему навстречу и охрипшими глотками отвечаем:
— Мы, мы сто сорок четвертый!
Моряк прямо с коня бросился обниматься. Впервые за четверо суток боевая цепь нарушилась, сломалась: к всаднику в бушлате бежали люди с побуревшими от запекшейся крови повязками, с воспаленными от бессонницы глазами.
А вскоре на "Виллисе" примчался командир бригады полковник Смирнов. Не говоря ни слова, он принялся целовать наши грязные, прокопчённые физиономии. По его щеке катилась слеза. Он отвернулся и стал осматривать место боя. Увидев сгоревшие танки, немецкие трупы, изрытую снарядами землю, растерзанные сорокапятки, он спросил, кто здесь командовал. Ему доложили обо мне. Полковник не стал никого выслушивать, а просто обнял за плечи и назвал Героем. На следующий день он написал представление о присвоении мне этого звания.
Мне было 19 лет. Это был мой главный бой на войне.
