Герой Советского Союза КРЫЛОВ Павел Александрович

Родился 20 октября 1919 года в деревне Большие Шали Марийской АССР. В 1942 году окончил Ярославское военно-интендантское училище. Воевал в составе 229-й стрелковой дивизии и 52-й армии на Сталинградском и Волховском фронтах. Во внутренних войсках с 1946 года. Служил в дивизии в Прибалтике на должности командира батальона. После окончания Военной академии тыла и снабжения получил назначение в конвойный полк на Урале. Прошел все основные должности по служебному предназначению. Уволился в запас заместителем командира дивизии по тылу в 1974 году. Награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны 1-й степени, медалями. Полковник в отставке.

НАКАНУНЕ СТАЛИНГРАДСКОЙ БИТВЫ

… МОЕ ПРЕДПИСАНИЕ гласило: для дальнейшей службы убыть в город Ишим Тюменской области в распоряжение 229-й стрелковой дивизии. Там шло формирование 783-го стрелкового полка, куда я был назначен командиром взвода.

Полк и дивизия только-только начинали формироваться, только- только прибывали люди, техника, лошади, оружие и боеприпасы. Люди, называющиеся теперь “личный состав”, преимущественно сами были родом из Тюменской области, крестьяне в основном. Они умели сеять и пахать, выращивать хлеб и овощи. Но они не знали военного дела. Теперь им предстояло освоить и его. И они старались. Они были разного возраста — от двадцати пяти до пятидесяти, а может, и старше. По крайней мере, мне так казалось тогда. Я-то среди них был самый молодой. Тогда мне было всего двадцать два. Моим заместителем назначили Сергея Иванова, мужчину лет тридцати. У себя в колхозе он был механизатором.

Этих людей предстояло обучить не только стрелять, но и уставным взаимоотношениям и армейским порядкам. Опыт работы с подчиненными у меня был и до армии и в военном училище, в которое я поступил перед самой войной. Сами обучаемые с первых дней относились ко мне уважительно, я уж не говорю о том, что постичь в короткий срок азы военного дела каждый считал своим долгом. Каждый понимал, что от это- го умения на фронте будет зависеть его жизнь.

Много времени прошло с того года. Но лица их я помню до сих пор. Я забыл их имена и фамилии, но никогда не забыть выражение глаз. Они верили в меня, кадрового командира. И я все свои знания старался передать им.

Тогда мы даже не осознавали, как далеки мы были от победы. Ведь перед войной нас учили, что любого врага Советская страна победит быстро и с малыми потерями. Но первые же бои неожиданно для нас самих перевернули все наши представления о войне и наших противниках. Понимание всей серьезности положения на фронтах Великой Отечественной пришло с первыми потерями, первыми поражениями. Это теперь я уверен, что наша дивизия могла вообще не выстоять, просто погибнуть. Мы должны были лишь сдержать врага, который шёл на Сталинград. Остаться в живых — это было не про нас. Но так случилось, что наша дивизия и сдержала наступление немцев, и не потеряла своего Боевого знамени. Только какой ценой?..

НАЧАЛО СРАЖЕНИЯ ВЕКА

ВЫГРУЗИЛИСЬ мы и на понтонах переправились на правый берег Волги, а дальше — пешим порядком двинулись на запад. Вблизи города Калач опять же на понтонах преодолели Дон. О том, что мы идем в направлении города Суровикино, немцы, скорее всего, догадывались. Весь наш пеший марш, километров примерно в сто тридцать, сопровождала гитлеровская авиация. Не давали житья "рамы". Низколетящие, они вели огонь из пулеметов. Первых своих людей мы потеряли как раз во время этого марш-броска. На боеспособности сказывалась и потеря лошадей. Не потащишь ведь артиллерию на себе! Приходилось оставлять пушки прямо на дороге. В моем взводе при обстреле с самолета были ранены трое рядовых, двое из них остались в строю.

“Еще не начали воевать, а уже потери”, — думал я по дороге к месту обороны. И вспоминал, как вдалбливали нам в голову, что нам ничего не страшно, что мы сильны и непобедимы. Сейчас же было обидно за страну: уж очень далеко смогли пройти немцы вглубь! А эти "рамы", они просто издеваются над нами… И ни одного нашего самолета! Где они? Мы идем совершенно незащищенные! Кто-то пытался сбить немецкий самолет из карабина. Куда там! И нас продолжали обстреливать. Я страдал. Как же было горько…

В ночь с 24 на 25 июля нас остановили у деревни Большая Осиновка. Примерно за километр от нее. Светает. Приказ: "Занять оборону!", и ровная приволжская степь наполнилась движениями и звуками. Рубежи обороны и границы между ротами и взводами обозначил командир батальона капитан Семенов. Пошли в ход саперные лопаты. Как они всегда были нужны нам! Вообще в ходе войны саперная лопатка сыграла свою величайшую роль!

Итак, мы на рубеже обороны. Ровная степь сначала становилась похожей на дуршлаг. А потом каждый солдатский отдельный окоп соединялся друг с другом ходом-траншеей. Как все это сделать грамотно, нам объяснял опытный капитан Семенов. Это была его вторая война, в первую, финскую, он сам только всему этому учился. Теперь учил нас. Мы, молодые командиры, хоть и после военного училища, знали всё лишь в теории. Постигать на практике пришлось непосредственно на рубеже обороны.

Мой взвод оборону должен был держать на участке около двухсот пятидесяти метров. Место, где нужно врываться в землю, каждому определяли лично. Это была не прямая линия, а зигзагообразная, в которой окоп от окопа находился на расстоянии слуховой досягаемости, чтобы была возможность передавать команды, общаться между собой. Свои отделения я расположил по правилам военной науки: два отделения впереди, одно — сзади. Чтобы никто никому не мешал вести прицельный огонь. Через два часа взвод был в укрытии. Песчаная почва легко поддавалась. Рядом со мной врывались в землю Иванов, замкомвзвода, и связной-ординарец Миша. Его все так и звали, просто по имени.

Немцы засекли нас и, вероятно, разгадали наши замыслы. Потому что уже в 6 часов утра их артиллерия открыла огонь по нашим позициям. После артподготовки должна быть атака.

— Без моей команды не стрелять! — кричу я. — Пусть подойдут поближе!

Появились танки. Следом за ними — пехота.

А у нас — тишина. Казалось, всем слышно, как сильно бьется мое сердце. Немцы ближе. Пора!

— Огонь! — кричу что есть мочи.

Почему-то немецкая пехота, наступая, ведет беспорядочный автоматный огонь. Мы стреляем прицельно. И хотя я без бинокля, но вижу, как падают фрицы! И вдруг — залп. Вот это да! А я даже и не знал, что за нами — артиллерия. Потом снова выстрел. Немецкий танк остановился, сделал резкий поворот и заглох. Их пехота в замешательстве. Но, собравшись, солдаты всё равно продолжают идти в атаку. Потом вдруг второй танк разворачивается и уходит в обратном направлении. Пехота залегла. Время от времени они поднимаются и стреляют в нашу сторону. Мы чувствуем свое превосходство. На этот раз оно в правильно занятой позиции: немец разворачивается и отходит под прикрытием огня.

От некоторых фронтовиков, которые встретили войну на границе, приходилось слышать, что в тот период немцы чувствовали себя очень уверенно, и при виде наступающего врага наших людей часто охватывала паника. Многие солдаты и командиры чувствовали превосходство фашистов, которые пёрли на нас с твёрдой уверенностью в своих силах. Это были неприятные моменты. Этот же наш первый бой с немцами, безусловно, был выигран нами.

Это настоящая война и мое боевое крещение. Боевое крещение 229-й дивизии. И результат этого первого боя, видимо, неплохой. Правда, тогда, в окопе, я не мог знать, что тот бой стоил немцам только на участке нашего 783-го полка около шестисот человек погибшими. Остались стоять и девять немецких танков. Эти данные о своем полке и дивизии я прочитал спустя много лет после войны в книге Маршала Советского Союза В.И.Чуйкова "Сражение века". А тогда, в окопе, для нас был один результат: нам удалось отбить атаку немцев. Это и есть наша маленькая победа.

В том первом бою мой взвод потерял двоих, трое были ранены.

На следующее утро уже в пять часов началась массированная артиллерийская подготовка и авиационный налёт. Противник снова бросил в бой пехоту и танки. Всё повторилось. Но вместо артиллерии с нашей стороны в бой пошли танки. Бить по врагу, уничтожить как можно больше немцев, нанести серьезный удар по живой силе противника — такой была наша задача. Первым шел тяжелый КВ. Он бил по немецким танкам. А следом за ним — легкие Т-60, танки, созданные для уничтожения живой силы. С приближением к нашему огневому рубежу техники противника Т-60 отступали.

Второй день унес три жизни. В этих боях получил ранение и мой заместитель Сергей Иванов. Но рубеж обороны мы отстояли.

Четыре дня подряд немцы нас атаковали. Подошли после совершенного марша батальон 804-го полка нашей дивизии и части соседней 112-й дивизии. Сразу вступили в бой. 31 июля пехота при поддержке нескольких танков перешла в контратаку и отбросила противника за реку Чир. У реки мы опять заняли оборону. И опять "вросли в землю".

Однажды, во время небольшого затишья, ко мне подошел командир роты. Он стоял в полный рост. И тогда я тоже поднялся из окопа. Вдруг послышался звук летящего снаряда. Оба упали… Когда, весь обсыпанный землей, я встал, командира не увидел. На том месте, где минуту назад он стоял, — воронка со следами крови, фрагментами тела и разорванной одежды. У меня же ни царапины. Во время взрыва снаряда я, видимо, оказался как раз в "мертвой" зоне взрывной волны. Я в "мертвой" зоне — живой, оглушен только, а командира нет…

Это был 1942 год.

Сейчас я часто думаю о тех первых боях. Потери… Они были сразу. Но разве предполагал кто, что их будет так много? Оставлять на поле боя? Нельзя, жарко. Поэтому мы сразу закапывали убитых, даже не забирая у них документы, а часто и оружие оставляли на поле боя.

Помогать раненым тоже было некому. Никакого санинструктора в роте не числилось. Сами рвали нательные рубашки и перевязывали раны. Для их сопровождения до полкового медпункта, находящегося в деревне Большая Осиновка, приходилось выделять кого-нибудь из солдат.

Наши боевые порядки быстро редели…

Во время дневных боев нас и не кормили. Только ночью, когда немцы отдыхали, мы имели возможность поесть. Но и ночью не всегда было тихо и спокойно: немец то ракету пустит, то вдруг автоматная очередь прогремит. Боялись нас?

Мы чувствовали, что силы не равны. И если мы выстояли и отбили атаку, то на другом участке фронта врагу удалось прорваться и обойти нас. В кольце окружения оказались три дивизии, в том числе и наша, 229-я. Для нас это было равноценно гибели.

8 августа командир дивизии полковник Ф.Ф.Сажин собрал офицеров и рассказал о сложившейся обстановке: мы попали в окружение, а невыход из него — наша гибель. Поэтому нужно попробовать прорваться боем. Утром 10 августа наша попытка прорыва была жестоко подавлена. В этом бою погиб командир моего 738-го стрелкового полка. Прорваться с боем не удалось. Единственный выход — попытаться выйти из окружения мелкими группами.

ИЗ ОКРУЖЕНИЯ

О ТОМ, что мы окружены, я сообщил своему взводу, в строю которого осталось только двенадцать человек. Из тридцати. Надо было уходить, потому что противник подходил все ближе и ближе. Но куда идти, мы ещё не решили. Чтобы выиграть время, мы спрятались на равнине, нам пришлось врыться в землю в буквальном смысле. Так мы пролежали… Не знаю, сколько времени… Пока немец не ушел. Ну а потом уж и стали думать, в каком направлении нам идти.

Я разбил людей на тройки. Позже к нам присоединились ещё двое. Впятером мы пошли прямо на позиции противника. Но прежде чем принять какое-то решение, я выслушал всех. Отсидеться или сдаться в плен — такие предложения сразу отметались. Кто-то хотел податься на юг. Но в итоге все пошли за мной. А я предложил выходить из окружения через линию фронта. Наверное, это прозвучало как команда, а может, они положились на мои знания, офицерский опыт. Я не знаю, но люди доверились мне. Хотя кто в той ситуации мог быть в чем-то уверен?

До Дона — там линия фронта, там наши — километров сорок. Шли только ночью. Днем сидели в укрытии. Вблизи небольшой речушки, преградившей нам дорогу, увидели наших убитых солдат. Пополнили запасы воды, в рюкзаках у них нашли немного сухарей.

Дорога до своих заняла восемь суток. Жарко, солнце пекло невыносимо. Шли тяжело, больше приходилось прятаться. Голодали. Иногда, когда по дороге попадались пшеничные поля, жадно ощипывали колоски и ели. Хлеб все-таки… И выжили.

И вот он, Дон. К реке ведет балка. Дождались, пока стемнеет, и по ней спускаемся. Ступаем как можно тише. На дне балки — камни. Тихо не получается. И река, кажется, рядом, а никак не можем дойти. Пень стоит. Приближаемся, а он... зашевелился. Немец! Мы — бежать наверх. Попали в огород. А там помидоры. Ещё зеленые. Все равно еда. На ходу поели.

Но как переплывать-то? И тут меня осенило! Возле того огорода с помидорами лежат неколотые дрова. Они-то нам и помогут доплыть. И одежду к ним привяжем. Завернули всё в плащ-накидку, привязали — и в воду.

— Только плыть надо тихо, чтобы ни одного всплеска, ни одного удара по воде, иначе несдобровать, — строго предупредил всех.

Метров пятьдесят отплыли от берега, и тут старшина — один из нас — как шлёпнет ногой по воде! Немцы среагировали мгновенно. Световые ракеты полетели вверх, а потом — стрельба. Но как-то всё хаотично… К счастью, все целы. Только нам ещё плыть и плыть.

Из последних сил преодолеваем Дон. И опять становимся мишенью. На этот раз стреляют наши.

— Да свои мы! — кричим что есть мочи. — Свои!

Огонь стих. Слава Богу! Доплываем. Силы покидают нас. Берег близ- ко кажется, но как он далек… И вдруг ноги коснулись дна. Ура! Мы смогли. Мы выжили…

Отдохнули и к кухне скорее. Повар сразу же нам положил по порции каши. Куда там! Разве одной порцией наешься? Ну хоть бы кто-нибудь сказал, что с голодухи нельзя наедаться. Я съел вторую порцию, и мне стало плохо. Трое суток не мог подняться, болел.

Всех вышедших из окружения ожидало разбирательство. Оружие, документы, с кем шёл, как и где — все спрашивали. Кто сохранил удостоверение личности и оружие, тот остался в строю. Кто не сохранил — попали в штрафной батальон. Об этом, правда, мы узнали позже. Скорее всего, из них никто не выжил.

Но дивизия наша осталась! Комиссар с двумя рядовыми вынес из окружения знамя 229-й дивизии. Сообщил, что комдив полковник Сажин убит. Но под сохраненным знаменем соединения, под руководством комиссара нас снова определили на передовую. Примерно четыреста человек вышли из окружения! Четыреста из двенадцати тысяч!

Мы заняли рубеж обороны по берегу Дона. Но противник форсировал реку на другом участке, вблизи города Калач. И тогда нас отправили в тыл, за Волгу. Через Сталинград мы шли пешком. Никогда не забуду, как бомбили его немцы. Места живого не было. Ночью светло так, что можно было иголку найти. Все горело.

Теперь мы же сидели в тылу и ждали решения генерального штаба. Только к ноябрю ситуация обрела ясность: нас ждал Волоколамск Московской области.

ОТСТОИМ ЛЕНИНГРАД!

В ПОДМОСКОВЬЕ нас разместили в деревне. К сожалению, не помню ее название, но зато запомнил, как был счастлив, когда удалось смыть с себя всю летне-осеннюю грязь.

— Хозяйка, нам бы баньку! — попросил я, как только устроились. К вечеру слышу:

— Баня готова.

Вышел во двор и удивился: никакой бани нет. Женщина улыбнулась и показывает на печь:

— Да вот она, баня-то, парень. — Она поставила перед печкой таз с водой. Открыла заслонку. — Полезай в печь, парься, потом смоешь пот и грязь. — И вышла из дома.

Сказать, что я был удивлен, ничего не сказать. О такой бане я никогда в жизни не слышал, но уже потом, когда освоились в деревне, увидел, что в этих краях так моются все: прямо в печке.

Я разделся, залез в печь, как сказала хозяйка, где была настлана солома, и закрыл заслонку. Сидел, пока было терпимо. Потом вылез, обмылся… Какое счастье!

Скоро нас, офицеров, собрали и объявили, что, раз название дивизии сохранено, то сейчас начнется переформирование. Для начала всем прибывшим в нашем эшелоне определили должности. В деревнях разместили штабы, а для рядовых, для батальонов и рот построили в лесу землянки. Это сделали быстро. В землянках построили нары, а освещали землянки керосиновыми лампами. Жить можно.

Меня назначили командиром взвода 804-го стрелкового полка, а его командиром был подполковник Моисеев. Вооружили нас опять карабинами. Выдали зимнюю форму. Если зимой 1939-1940 годов я носил резервную буденовку, то теперь выдали шапки-ушанки, сапоги вместо ботинок с обмотками. И только после этого начались занятия. Мне вновь пришлось учить солдата воевать.

Прошло два месяца. В конце 1943 года воинский эшелон вновь увёз нас на войну. На северо-запад. Высадились мы на железнодорожной станции Крестцы, и далее пешим шагом до деревни Пролетарий под Новгородом. Деревня стояла абсолютно пустая, ни одного жителя. Видимо, всех эвакуировали из прифронтовой полосы.

Наше прибытие на Волховский фронт под Новгород означало, что теперь мы вошли в состав 52-й армии. Фронтом командовал генерал К.А. Мерецков. На этот фронт возлагалась оборона и отвлечение резервов противника. Как раз тех его сил, которые планировалось ввести на ленинградском направлении. Северная столица в блокаде. Но держится.

В начале февраля нашему полку была поставлена задача нанести удар по частям противника, находящимся на западном берегу озера Ильмень, мы стояли на его восточном берегу. Под покровом темноты мы выдвинулись по льду в сторону немцев. И легко углубились в оборону противника на расстояние примерно до одного километра, нанеся при этом врагу серьёзный урон. Однако фрицы вовремя подтянули свои резервы, и нам пришлось отступить. Так продолжалось в течение какого-то времени: отвлекающие удары с нашей стороны не давали фашистам никакой возможности расслабиться. Стоял февраль 1943-го…

БОИ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ

В КОНЦЕ марта мы получили новую задачу: выбить немцев с высоты Кресты, которая находилась севернее Новгорода, на восточном берегу реки Волхов. Вряд ли это будет легко, ведь с высоты немцу видна вся местность, всё вокруг просматривается. Фашистский плацдарм находился чуть ниже самой высоты и немного ближе к нам. Только нам от этого было не легче. Любое наше приближение не могло быть не замечено противником.

Рано утром 28 марта наша артиллерия нанесла первые удары по переднему краю обороны немцев. Правда, артиллерии у нас было мало. И тем не менее. Следом в наступление пошел наш полк. Почему-то фашисты не особенно-то и сопротивлялись. Наступая, мы вклинились за линию фронта примерно на полкилометра. Никакой рукопашной схватки! Идём с боем. И вдруг по нам непосредственно с высоты немцы открыли шквальный огонь. Мы залегли. А толку-то! Вся наша позиция сверху как на ладони. Пришлось зарываться в землю. Успели вырыть не только окопы, но и траншеи. Только до сих пор не могу понять решение командования, решившего удерживать эту позицию. Сейчас с высоты своего военного опыта я понимаю, что стоять под наблюдением противника и в досягаемости огневого удара — бессмысленная потеря людей. Сама эта низина никакого особого стратегического значения не имела. Чуть за нами — небольшая возвышенность, она могла также стать нашим плацдармом. Однако мы стояли здесь, на виду у противника. Ни шагу назад!

А весеннее солнышко тем временем растапливало снег. В траншеях стояла вода, а постоянная сырость и низкие температуры не давали возможности согреться. Конечно, полушубки, в которых мы вышли на эти позиции, немного согревали. Особенно по ночам, но, промокнув, они еще и усугубляли наше положение. Кормили нас два раза в сутки. В темноте — рано утром и вечером. Пищу доставляли в термосах. В офицерский паёк дополнительно входили сливочное масло и сахар. Вечерний приём пищи иной раз сопровождали ста граммами водки. Для всех одинаково. Правда, мне, отравившемуся когда-то в детстве самогоном, этот напиток не доставлял удовольствия даже в сыром окопе. Уже когда мне будет за тридцать, только тогда я смогу понемногу употреблять алкогольные напитки, а пока… побольше бы еды. Кстати сказать, как раз в это время на фронт стали поступать посылки из тыла. Одна такая посылка досталась и мне. Одинокая женщина из Московской области прислала шерстяные носки, свитер и сладости. Вложено и письмо. В нём она просила указать адрес и имя получателя. Я ответил ей. Во втором письме она просила меня о переписке. Но я не мог. А может, не захотел.

Весь апрель мы просидели в этих сырых окопах. Но что удивительно, никаких простудных заболеваний не было. Видимо, стойкость и иммунитет к трудностям у нашего народа в крови! И главное — никто не возмущался, не высказывал нам, командирам, никаких претензий. Правда, мы делали всё, что было в наших силах, чтобы облегчить это непонятное стояние на месте, поддерживать настроение солдата.

Даже немцы смирились с тем, что у них под боком окопались русские. На самой высотке, где величественно стояло здание церкви, они устроили стационарный наблюдательный пункт. По ночам с высоты иногда слышались звуки музыки и немецкая речь. А ещё женские голоса. Частенько, чтобы осветить позиции русских, пускали ракеты, иногда вели беспорядочный автоматный огонь. Среди наших были раненые. Их эвакуировали в тыл, как правило, по ночам. Но первая помощь — за санинструктором. В то время они у нас уже были.

В ночь на десятое мая нас вывели с этих позиций, заменив другой частью. Километров за пять от тех мест мы впервые за последние три месяца помылись в бане. Её устроили в обычной палатке. Да какая разница где? Важно, что наконец-то мы сняли своё вшивое обмундирование и помылись. Выдали летнюю форму и чистое белье. Только после этого нервное напряжение, в котором каждый из нас находился последние полтора месяца, отпустило. Сейчас, когда я вспоминаю те дни, думаю, что же помогло выжить нам под постоянным наблюдением противника. Наверное, инстинкт самосохранения. И огромное желание дожить до Победы! Что ещё? Мы были молоды, и нам очень хотелось жить!..

НАСТУПЛЕНИЕ

ОКТЯБРЬСКАЯ железная дорога и железнодорожный мост через реку Волхов считались важными стратегическими объектами. Именно по этой дороге доставляли воюющему фронту боеприпасы, живую силу и технику. Сюда и перебросили нашу дивизию. Пеший марш вдоль линии фронта — и полк уже занимает оборону по руслу реки по обе стороны железной дороги.

Затишье. На этом участке фронта немцы не вели активных боевых действий. Так и стояли — друг против друга: мы видели немцев в окопах, а они, наверное, нас. Изредка открывали огонь по позициям. И только.

В роте несколько пулеметчиков. На моём участке — одна пулеметная точка. Как раз рядом с ней я и был, когда вдруг заметил немца на противоположном берегу реки. Уложить его решил пулеметной очередью. И не успел отойти от пулемёта, как с той стороны реки заработал миномёт. Мы залегли. Мина упала рядом, на расстоянии трех метров. Как хорошо, что тут болото: она сразу утонула и разорвалась уже в болоте, окатив нас только болотной грязью. Был бы твердый грунт, последствия были бы печальными. А так мы все остались живы. Судьба. Не знаю, убил я того немца или нет, видел только, как он упал. Но нашу огневую точку противник сразу засёк и нанес огневой удар.

В декабре 1943-го прошла перегруппировка войск, пополнение боезапаса, усиление артиллерией. А уже в январе следующего года началось наступление по всему фронту. Наш полк должен был прорвать оборону противника на участке севернее Новгорода, вблизи населенного пункта Подберезье. 17 января наши командиры уже рапортовали об освобождении Новгорода. Немца вышвырнули из старинного русского города. Потом мы прошли с боями по территории Новгородской области. Остановились только у города Остров, уже на Псковской земле. Во-первых, здесь проходила усиленная линия обороны противника — так называемая "Линия Пантера", а во-вторых, из-за весенней распутицы и бездорожья наши тыловые части сильно отстали. Был момент, когда продовольствие нам бросали с воздуха. А поскольку местность открытая, то для немцев мы были прекрасной мишенью. И время от времени они обстреливали нас. Погибшие лошади для нас становились мясом. А что было делать? Поэтому, прежде чем наступать, необходимо было подтянуть тыл, технику, подвезти боеприпасы, провести перегруппировку войск. Нужно было перевести личный состав на летнюю форму одежды. Всё это было сделано в течение месяца.

Вообще, надо сказать откровенно, что нытиков среди солдат почти не было. Каждый чувствовал, что и от него зависит исход войны. Поэтому всегда смело шли вперед. Но всё же один случай помню. Случилось это в 1944-м, во время наступления на город. Один солдат не пошёл в атаку, спрятался, отстал, ушел в тыл. Но его поймали, осудили военным трибуналом. Когда закончился бой, полк построили и перед строем бойца расстреляли, объявив дезертиром.

Продвигаясь по территории Псковской и Новгородской областей, мы не могли без слез смотреть на деревни, от которых остались лишь остовы печей и трубы. Всё сожжено немцами дотла. Во время затишья, когда наступление приостанавливали, мы общались с местными жителями. Они жили тогда в лесу, и однажды я пришёл к ним. На склоне возвышенности, в лесном массиве, они построили землянки, внутри нары, железная печь. Так жили эти люди уже почти три года. Некоторые держали коз, поросят, даже кур. Чем они их кормили? Не знаю. Хозяева этих землянок в основном, конечно, женщины и дети. Мужчины, как они рассказывали мне, в партизанском отряде.

— Не страшно вам? — спрашиваю.

— Немцы боятся заходить в лес, поэтому обходят нас стороной, — отвечают женщины. — Да и редко бывают тут… Деревня-то давно сожжена.

Кстати, и с партизанским отрядом нас тоже свела однажды военная дорога. Было дело зимой. Вероятнее всего, в тот момент отряд уже возвращался на свои исконные земли, освобожденные нашими войсками. Помню этот длинный санный обоз, растянувшийся, наверное, на полкилометра...

Наше новое наступление показало полное превосходство советских войск. Мы били врага и быстро продвигались вперед. И уже в конце июня вступили на территорию Эстонии. И обалдели. Здесь будто и не было войны: ухоженные поля, в городе Аппе никаких разрушений, люди все в своих домах, улицы зелёные и абсолютно чистые, будто вымытые. Только вот население с нами никак не хочет контактировать. Собственно, и нам вроде бы это было не нужно. Мы быстро шли дальше, вперед. Передвигались пешим порядком, останавливались ненадолго и только для приема пищи. Тыловые службы в этот момент были на высоте: готовить пищу им приходилось в полевых условиях во время движения. И они справлялись. У нас всегда были горячий обед, ужин и завтрак.

МЫ ПОБЕДИЛИ!

С БОЯМИ прошли Эстонию. А 18 августа 1944 года меня ранило. Это уже была Латвия. Не тяжело ранило, но передвигаться самостоятельно я не мог. Ждал медсестру и видел, как трофейная команда собирает оружие, военное имущество, документы и хоронит убитых. Теперь уже такая команда была создана в каждом полку. Это был не 42-й год. Мы были научены горьким опытом, ведь война — это смерть. Но и к ней нужно отнестись правильно. Люди всё равно должны быть похоронены. Эту функцию и выполняла трофейная команда.

Меня, раненного, эвакуировали в тыл в медсанбат дивизии. Оттуда — в полевой госпиталь, где сделали операцию, удалили осколок. Помню, после операции ко мне подошёл врач и вручил осколок:

— Держи. Сохрани на память. Для истории, — сказал он.

Я взял, но не сохранил. Почему? Сейчас и сам этого не пойму…

Пока я лежал на госпитальной койке, наша 229-я стрелковая дивизия с боями подходила к границам Советского Союза. Немцев гнали! И, конечно же, я хотел быть в родной части. Поэтому, выписываясь из госпиталя, категорически настаивал, чтобы направление мне дали в мою дивизию. Просьбу удовлетворили.

Меня назначили командиром роты 804-го стрелкового полка. Дивизия подходила к границе с Восточной Пруссией, к городу Кальвария. Это наступление нельзя было даже сравнить с наступлениями 1942-го и 1943- го. Сейчас и плотность войск больше, и техники больше, да и настроения в армии совсем другие. Особенно когда граница Советского Союза осталась за нами, радости не было конца. Мы смогли! Мы очистили нашу страну от фашистов!

С таким настроением территория врага подверглась погромам. Ступившие на немецкую землю советские солдаты стали крушить всё на своем пути. Но это продолжалось недолго. Остановить погромы потребовал от своих солдат сам Верховный Главнокомандующий И.В. Сталин. Он издал приказ, который запрещал уничтожать, разрушать и грабить на чужой территории. А мы, командиры и замполиты, должны были вести в этом направлении разъяснительную работу среди личного состава.

Крушил всё на своем пути советский солдат от обиды. За его спиной остались родные города в развалинах, сожжённые деревни, развороченные пустые поля. А здесь — ухоженные улицы, асфальтированные дороги, порядок в садах и на фермах. Кстати, за скотом на этих самых фермах ухаживали русские девушки, угнанные фашистами из родной страны.

Так что гнев советского солдата понять можно, но принять нельзя. Поэтому мародерству сразу был положен конец.

С боями мы продвигались вперед. Шли на Кенигсберг. Это была настоящая крепость. И для того чтобы выбить оттуда немцев, нужно было хорошо подготовиться. Готовились около месяца. Подтягивали технику, производили перегруппировку войск. При этом периодически по всему фронту шли бои местного значения, и каждый бой уносил жизни. В предстоящем наступлении нашей дивизии нужно было прорвать оборону противника на своем направлении, на узком участке фронта, и овладеть городом Кведнау, это северный пригород Кенигсберга. Для этого создали большую плотность войск. Такая тактика, избранная командованием, оправдывалась тем, что на нашем направлении немцами создано огромное количество оборонительных сооружений. Перед ними — минные поля. Для их разминирования сначала наша артиллерия провела хорошую артподготовку, отлично поработала и авиация. А после прошли сапёры. Вовсю работали "катюши". Все кругом гудело, горело и дымилось. Светло было и днём и ночью. В те дни я вспоминал Сталинград. Там было так же. Только бомбили тогда немцы. Теперь мы. Противник подавлен морально и физически!

Пошли танки, за ними — мы. Видимо, немцам хорошо досталось. Когда шла пехота, оставшиеся в живых фрицы встречали нас с поднятыми вверх руками. И очень много вокруг убитых… С нашей стороны потери были незначительными. Большое количество техники позволяло беречь людей. Самоходки и танки должны прикрывать пехоту. Так и было.

8 апреля гарнизон Кенигсберга был окружён и расчленён. Наступающая Советская армия брала квартал за кварталом. Комендант города дал приказ своим войскам капитулировать. Город-крепость Кенигсберг — оплот немецкой военщины — пал! Выполнили свою задачу и мы: освободили Кведнау от немцев. Если бы мы знали тогда, что этот бой для нас будет последним! И тем обиднее было терять друзей… Вскоре наши войска полностью очистили от фашистов и Кенигсберг. Для нас на этом война закончилась, но мы вели себя так, будто ждали новой боевой задачи. Только вместо этого пришло известие о полной и безоговорочной капитуляции.