Герой Советского Союза ВОРОБЬЁВ Иван Фёдорович
Родился 5 января 1918 года в Солотчинском районе Рязанской области. В 1939 году призван в войска НКВД. Участвовал в войне с белофиннами. В Великой Отечественной войне - от первого до последнего дня. После войны принимал участие в ликвидации националистического подполья на территории Западной Украины. Командовал воинской частью по охране важных государственных объектов. С этой должности уволился в запас в 1968 году. Награжден тремя орденами Красного Знамени, орденами Красной Звезды, Отечественной войны 1-й степени, медалями. Полковник в отставке.
ДО ПРИЗЫВА в армию я работал заместителем директора солотчинского детского дома по воспитательной работе на Рязанщине. Жизнью своей был вполне доволен. И на тот момент круто менять свою судьбу не собирался. Работа с детьми мне нравилась, и так уж получилось, что до призыва в армию только ею и занимался. Ещё в техникуме товарищи избрали меня секретарем комсомольской организации. После выпуска мои однокашники поехали на объекты народного хозяйства, а меня направили в пятницкую среднюю школу старшим пионервожатым. Наверное, так и остался бы педагогом, но в мою жизнь внесла свои коррективы служба в войсках. А потом началась война…
С финнами воевал недолго — был ранен во время минометного обстрела. Осколок угодил в колено. Сделали операцию. Шесть швов наложили. Да и в Финляндии я оказался, можно сказать, случайно.
Служить попал в дивизию имени Ф.Дзержинского. Наше соединение и тогда считалось элитным. Служить под знаменем “железного” Феликса доверяли лучшим из лучших. Требования к кандидатам предъявлялись повышенные. Физические данные, биография должны были быть безупречными.
Так вот, в нашем прославленном соединении практиковались различные агитационно-спортивные мероприятия — пробеги, походы, марши.
Зимой 40-го наш батальон совершал лыжный переход по маршруту Москва — Ленинград. Мы уже были близки к намеченной цели, позади осталось Бологое, когда нас догнала весть — Советский Союз вступил в войну с Финляндией. Тут же состоялся импровизированный митинг, где все участники перехода заверили Советское правительство и лично товарища Сталина в своей готовности немедленно убыть на фронт и выполнить любую задачу командования. Нас погрузили в эшелон и отправили в район боевых действий.
Для лыжного перехода батальону выдали соответствующую экипировку — узенькие беговые лыжи с ботинками. С ними и прибыли на передовую. Что хорошо для парада, не подходит для боя. Передвигались в основном по пересеченной местности, сами себе прокладывая лыжню. Так что спортивный инвентарь пришлось бросить и вооружиться широкими солдатскими лыжами, а вместо ботиночек надеть валенки.
Финны показали нам пример. Они передвигались на широких охотничьих лыжах, подбитых оленьим мехом.
Повоевать, как уже говорил, мне довелось недолго. Ранение по медицинским меркам было довольно тяжелое, и меня вместе с другими пострадавшими эвакуировали в тыл.
Финская кампания запомнилась прежде всего тем, что у финнов уже тогда было широко развито снайперское движение. Финские леса буквально кишели снайперами. Кукушки, как называли вражеских снайперов, не давали покоя нашим бойцам ни днем, ни ночью. Потери от снайперского огня были весьма значительны.
Я и сам тогда уже прилично стрелял — научился ещё на гражданке. До войны вся наша страна напоминала большой стрелковый тир. Изучали устройство стрелкового оружия, учились метко стрелять. Достигнувшие определенных результатов удостаивались почетного звания "Ворошиловский стрелок". И я был ворошиловским стрелком. Приобретённые на гражданке навыки отшлифовал в войсках до зеркального блеска.
В СОРОК ПЕРВОМ меня опять призвали. В войска НКВД. Наш 160-й полк дислоцировался в подмосковных Мытищах. На его базе был создан оперативный батальон для решения задач в малоярославецком секторе охраны Московской зоны обороны. Меня назначили старшиной одной из стрелковых рот. Так как из всех видов оружия я стрелял только на "отлично", вскоре меня определили командиром станково-пулеметного взвода. А когда в войсках было развернуто снайперское движение, поручили сформировать команду мастеров меткого огня.
Требования к будущим снайперам предъявлялись самые разнообразные. Мне предоставили возможность самому отбирать кандидатов в снайперскую команду. Проверял не только умение владеть оружием, но и физическую готовность, морально-волевые качества, психологическую устойчивость.
Снайперское движение в войсках в то время только зарождалось, поэтому учебников, как готовить мастеров меткого огня, не было. Приходилось самому разрабатывать методику, искать новые подходы к обучению.
Три месяца я отбирал кандидатов. Три месяца шла напряженная боевая учеба. На первом этапе пристальное внимание отводилось совершенствованию огневого мастерства личного состава. Огонь вели по ростовым, потом по грудным фигурам. Вначале цель считалась пораженной при любом попадании, потом только при попадании в голову. Огонь вели как по неподвижным, так и по движущимся мишеням.
При каждом удобном случае тренировали глаз. Даю команду: определить расстояние до указанного ориентира. Один говорит — 200 метров, другой — 250, третий — все 300. Промеряли расстояние шагами. С каждым разом результат становился лучше и лучше.
Учились маскировке, оборудованию позиций для стрельбы. Выдвижению на огневой рубеж и отходу с места ведения огня после поражения цели. Учились выслеживать врага. Уничтожать его в самый выгодный момент.
Наш выпускной экзамен состоялся уже в освобожденном Наро-Фоминске. Мы жили там в казармах фабрики игрушки. С утра отправлялись на стрельбище и, если не поступало никаких вводных, занимались день напролет. Проверяющие отметили высокую степень обученности моих подчиненных и доложили о готовности снайперской команды к выполнению боевого задания.
Командование бригады договорилось о проведении боевой стажировки на Западном фронте, безопасность тылов которого мы обеспечивали. Нам выписали предписание, и мы убыли к месту стажировки.
Наша снайперская команда отработала на пятерку. Всё, чему учились, пригодилось. За первую стажировку уничтожили 223 солдата и офицера противника. Правда, возникло одно обстоятельство, которое во время боевой учебы мы не учли.
Командование требовало подтверждения нашей работы. Сделать это было непросто. На "охоту" ходили в тыл противника. Сколько фрицев ухлопали, никто, кроме нас, рассказать не мог. Разве только сами фрицы. Для подтверждения результатов боевой работы требовались языки.
Делать нечего, пришлось менять специализацию. Командование Западного фронта разрешило нам побывать на передовой, пообщаться с армейскими разведчиками. Спасибо им, они щедро делились с нами секретами своего мастерства. Детали додумывали сами в ходе занятий. Помимо стандартных ситуаций старались предусмотреть самые немыслимые. Такой творческий подход к делу позволил нам добиться неплохих результатов.
Теперь после работы в тылу противника притаскивали с собой языка, который мог засвидетельствовать результаты нашей работы.
Слава о нас как о разведчиках разнеслась по всему фронту. Как-то меня вызвал к себе командующий 31-й армией генерал Поленов:
— Наслышан о вас. Мои разведчики натаскали мне много языков — они в этом деле большие мастаки. Но мне сейчас не просто язык нужен, а офицер. Желательно чином и рангом повыше. У вас же рука легкая. Приказывать вам не могу. Так что сами решайте — браться за задание или нет.
Я согласился. Как же, сам генерал Поленов просит! И только когда вышел из штаба на улицу, осознал, на какое нелегкое дело подписался. Пришел к своим ребятам, рассказал, по какому поводу генерал вызывал и какой ответ я ему дал. Мои снайперы-разведчики меня поддержали: правильно, товарищ командир, поступили. Им тоже было приятно, что армейское командование о воинах-чекистах такого высокого мнения. Задание генерала Поленова мы выполнили. Притащили ему, как он и просил, офицера.
ДЕЛО было так. Стояли мы под Спас-Деменском. Наши войска тогда вели бои за Калугу. Зима. Морозы трескучие. Как наст скрипит под ногами, за версту слышно. В поиск, как водится, отправились в ночь. Наша задача осложнялась тем, что все подступы к своему переднему краю немцы тщательно заминировали. Преодолеть их можно было только ползком, когда давление на мины минимальное. И то соблюдая предельную осторожность. Оперся на локоток или колено — взрыв. Руки или ноги нет. Вся операция накрылась медным тазом. Но Бог миловал, минное поле миновали благополучно. До вражеских траншей оставалось метров 700-800, когда слева ударил пулемет.
"Неужто заметили?" — думаю. Вжались в снег. Лежим не дыша. Но пулемет почему-то молчит. Минут 10-15 прошло, даю команду:
— Вперед!
Почти к самому брустверу подползли, опять немец огонь открыл. Очередь прямо над головой прошла. Мне показалось, что шапка вверх поднялась. Первым ползу к окопам, уже в голове план действий прокручиваю: вниз скачусь — и фрица круглым диском от автомата по башке. Выглядываю осторожно из-за бруствера — что за чертовщина, пулемет стоит, а возле него никого нет. Даю условный сигнал своим: ко мне!
Сыпемся в окоп. Так вот, оказывается, в чем дело. Пулемет стоит на пулеметной площадке. Сошки и приклад вморожены в землю. К спусковому курку бечевка привязана. Фриц где-то поблизости в теплой землянке и время от времени за веревочку подергивает — пулемет постреливает. Мы тогда взяли и веревочку попридержали. Фриц подергал шнурок, подергал — пулемет молчит. Слышим — топ-топ-топ. Идёт, миленький. Пришел, затвор передернул, на курок нажал — машинка заработала. Фриц выругался и назад, в тепло.
Мы — за ним. Фриц нырнул в землянку. Там, видно, буржуйка стояла. Труба от нее наружу выведена и, чтобы искры не выдавали, маскировочной сеткой накрыта. Ничего трогать не стали. Нам же назад возвращаться.
Продвинулись ещё вперед. Ещё землянка. Возле неё часовой. Значит, или КП, или склад какой. Решили понаблюдать. В течение часа двое из землянки вышли. Двое в землянку зашли. Не зная, сколько там фашистов, от налета отказались. Вылезли на бруствер, осмотрелись. Недалеко населенный пункт. Принимаю решение выдвинуться к нему и выяснить обстановку. Ползём к околице. Чем ближе подползаем, тем отчётливее видим, что что-то на заборе из еловых палок висит. Что — никак понять не могу. Даю группе поиска команду: вперед, разобраться и доложить. В бой не вступать! Себя не обнаруживать!
Ребята уползли в темноту. Через какое-то время возвращаются:
— Там, товарищ командир, такое!..
Ползу по их следу и вижу страшную картину: черное пятно — это женская шаль. Белое — младенец, за распашонку на частокол подвешенный. На распашонке следы крови. Мои ребята аж трясутся от ярости:
— Давай командир фрицам трам-тарарам устроим!
— Вы что, — говорю, — в своем уме? Вас зачем сюда послали? За языком! Ну нападём на фрицев, а сколько их здесь, вы знаете? Взвод? Рота? Батальон? А если полк? Сами погибнем и задачу не выполним. Отставить трам-тарарам!
Направляю двоих бойцов из группы поиска к дому. Они покрутились — никого нет, следов тоже. Дают знак: путь свободен!
Вошли во двор. Стали открывать дверь, а там щеколда как лязгнет: дзинь! Затаились, но тихо вокруг. Вошли в сенцы — они не заперты оказались. Начинаем тихонько в дверь стучать — никто не отвечает. Стучим еще. Слышим шаги. Потом женский голос спрашивает:
— Кто там?
— Свои!
— Ой, уходите! Тут немцы в деревне.
— Мы сейчас уйдем. Вы только скажите, кто там в углу на заборе висит и что тут у вас произошло.
— Это моя дочь и внучка, — плачет женщина за дверью.
Она рассказала о трагедии, которая произошла в деревне. Немцы согнали всех рыть окопы. Дочь хозяйки дома обратилась к офицеру:
— Господин офицер! У меня бабушка больная лежит и ребенок маленький. Разрешите, сегодня моя сестра на работу пойдёт, а я завтра.
Фашист выхватил младенца из рук матери и повесил на забор за распашонку. Женщина бросилась к нему, её срезали автоматной очередью.
— Кто позволит себе что-нибудь подобное, того ждет та же участь, — на ломаном русском объявил фашист застывшим в ужасе деревенским жителям.
Делать нечего, надо уходить. Когда покидали деревню, забрезжил рассвет. Днём любые передвижения сопряжены с опасностью, поэтому решили отсидеться в лесу. Выбрали ель и укрылись под её широкими ветвями. Весь день пролежали, прижавшись друг к другу — ни курить, ни огонь разводить, ни разговаривать не разрешалось. Когда кончилась днёвка, продолжили выполнение боевого задания. Часов в восемь вечера вышли на большую дорогу, ведущую к деревне. Решили попытать удачу здесь.
Часов в 12 ночи раздался шум мотора. Появился грузовик с тентом. Непонятно, что в кузове: то ли груз какой, то ли люди — пропустили.
Минут через двадцать ещё одна машина идет. Движется по направлению к деревне с соблюдением всех правил светомаскировки. Разобраться, что за машина такая, луна помогла. Автобус! Даю команду: брать!
Группа поиска выдвигается к дороге. Группа захвата остается со мной. Группа прикрытия блокирует пути подхода к месту засады. Как только автобус подкатил поближе, под передок ему полетела противотанковая граната. Автобус встает на дыбы и заваливается набок. Тут же в салон летит ещё одна граната. И следом за ней граната имитационная — простая болванка, с горящим куском бикфордова шнура. Вреда от нее никакого, но волю врага на какое-то время парализует. Врываемся в автобус в готовности к захвату языка. Ура! Среди пассажиров есть офицер, но вот незадача — он тяжело ранен осколками гранат. Умирает прямо на наших глазах.
Оставаться на месте засады опасно, поэтому быстро отходим на место днёвки, под елку. Там переводим дух и уточняем дальнейший план действий. Я принимаю решение совершить налет на землянку, где ориентировочно находился командный пункт врага. Сказано — сделано. Идём к траншеям.
Там всё без изменений. Как вчера, перед входом в землянку маячит часовой. Снять его — два раза плюнуть. Укутанный платками так, что только узкая щелочка для глаз видна, он как маятник ходит взад-вперед по установленному маршруту. Один из бойцов окликает часового:
— Хальт!
Немец поворачивается на крик, и в это время второй боец снимает его ударом ножа. Группа захвата — я по центру, по два человека справа- слева — врывается в землянку. Перед нашими глазами открывается картина — за столом сидит офицер. Рядом с ним, на ящике, солдат. Бинтом к голове у него приторочена телефонная трубка. Бросаюсь к офицеру, хватаю его за грудки и выдергиваю из-за стола на себя. Но обледенелые валенки предательски скользят по полу землянки, и мне ничего не остается делать, как бросить офицера через себя вместе со столом. Подскочили мои ребята, заломили ему руки, рот заткнули кляпом, чтобы не орал. Командую:
— Уходим!
Один из моих разведчиков взваливает фрица на плечо и выносит на улицу. Уходим тем же путём, что и пришли. По дороге приказал бросить в трубу землянки, где грелся дежурный пулеметчик, противотанковую гранату. После взрыва никто из землянки не вышел. С собой прихватили пулемет.
Немцы очухались, когда наша группа уже подходила к своему переднему краю. Что тут началось! Пальба поднялась неимоверная. От осветительных ракет стало светло как днем. Но дело сделано.
Языка притащили к генералу Поленову. Он крепко обнял меня, расцеловал. Тут же вручил орден Отечественной войны:
— Вот тебе, новенький. А твоим героям — по Красной Звезде…
САМОЙ дорогой своей наградой считаю орден Красного Знамени. Получил его за бои с остатками 376-й немецкой пехотной дивизии.
Разбитые под Яссами и Кишиневом войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов немецкие части и соединения, тысяч 10–15 их было, прорывались на юго-запад и запад, в Карпаты. Они перерезали шоссе Васлуй-Берлад и заняли станцию Красна.
После упорных боев с частями Красной Армии основные силы немцев отошли на запад и 31 августа 1944 года оседлали шоссе Бакэу — Фокшаны на участке станций Ракучани и Саскут.
В это время два отдельных батальона нашей 23-й стрелковой дивизии внутренних войск НКВД по приказу военного совета 2-го Украинского фронта совершали марш в Бухарест и Плоешти.
Когда немцы вышли к шоссе, наш 239-й отдельный стрелковый батальон находился на привале на южной окраине села Ракучани. Здесь от офицеров Красной Армии и погранвойск охраны тыла 2-го Украинского фронта узнали: немцы перерезали шоссе в районе станции Негрени, сбили два наших самолета У-2, убили 19 человек из полка правительственной связи, разбили несколько следовавших по шоссе обозов, ранили подполковника, ехавшего из Бакэу в Фокшаны.
Мы выслали разведку в район станции Негрени с задачей выяснить состав, вооружение и намерения противника в этом районе. Вернувшись из рейда, разведчики доложили — основные силы немцев, остатки разбитой под Яссами 376-й дивизии, накапливаются на берегах реки Серег, восточнее станции Негрени. Перед ними поставлена задача: двигаясь на запад, перерезать шоссе, уйти в Карпаты и, перейдя линию фронта, соединиться с немецкой армией.
Капитан Гамаюнов, заместитель командира по политчасти, принимает решение занять оборону и не дать противнику возможности перейти шоссе в западном направлении. Моей роте была поставлена за- дача оседлать небольшую высотку, с которой контролировалось шоссе. Заняли позиции. Даю команду: окопаться!
Где-то часов в десять вечера немцы пошли в наступление на левом фланге батальона. Наши соседи встретили врага сильным огнём и заставили его вернуться на исходный рубеж.
Спустя два часа немцы предприняли ещё одну попытку прорваться на левом фланге, но опять их встретили огнём. Дело дошло до рукопашной.
В два часа ночи пришёл и наш черёд. Вначале услышали ржание лошадей. Приказываю бойцам покинуть окопы на скатах высоты и спуститься вниз за шоссе, к кукурузному полю. Рота залегла. Через час завязал бой взвод лейтенанта Горячева — боевое охранение. Немцы ответили ураганным огнем минометов и артиллерии. Били по окопам, которые мы предусмотрительно покинули.
Немцы ближе и ближе. Уже в кукурузе треск автоматных очередей. Вот и сами автоматчики появились. Большинство из них пьяные. Идут напролом.
Командую:
— Огонь!
Поливаем фрицев свинцом. Но, одурманенные алкоголем, они прут и прут.
— За Родину, за Сталина! Вперёд!
Немцы не выдерживают нашего стремительного натиска и откатываются назад, за дорогу.
Передышка длится недолго. Опять начинается обстрел высоты. Немцы патронов не жалеют. Бьют почему-то трассерами. Зрелище красивое, но как хорошо, что нас в это время в окопах нет!
Закончив огневую подготовку, враг пошёл во вторую атаку. И её отбили. Правда, боеприпасов почти не осталось. У бойцов по нескольку патронов на брата. Гранаты все вышли. В моем автомате патронов нет. Только в пистолете.
— Кто жив остался — ко мне!
Собрались в группу. В третью контратаку пошли уже без стрельбы. Патроны кончились. Но ничего, выстояли. Когда рассвело, картина открылась жуткая. Всюду, куда глаз хватает, раненые и убитые. Над полем слышны стоны. Всё поле стонет.
Приехал комбриг полковник Алексеев:
— Вот мы знали Куликовскую битву, а это битва Воробьёвская!
Оказалось, в районе опорного пункта моей роты основные силы немцев прорывались, и нам выпала самая тяжелая участь.
После боя вырыли братскую могилу. Застелили её плащ-палатками. На них бережно опустили тела погибших товарищей. Сверху опять же накрыли плащ-палатками — гробов на войне не делали. Некогда, да и не из чего было делать их.
На месте захоронения поставили обелиск с фамилиями погибших. В книге "Внутренние войска в Великой Отечественной войне" ещё один эпизод тех дней описывается: "В 18.00 2 сентября 1944 года от разведки были получены данные, что противник силой до роты с обозом отходит с северо-запада в направлении с. Обрени. Для перехвата отходившего противника в район южнее с. Обрени была выброшена 1 ср 239 осб. Достигнув указанного пункта, в 19.00 командир 1 ср лейтенант Воробьев перерезал дорогу отходившим, устроил засаду. В результате короткого боя были уничтожены 76 немцев и захвачен обоз с трофеями. Незначительная часть немцев ушла обратно".
За эти два боя меня и наградили орденом Красного Знамени.
ПОБЕДУ я встретил в Румынии. В памяти осталась встреча с королем Румынии Михаем. Сталин прислал ему в подарок два самолета. Мне, как начальнику караула объединённых войск, предстояло торжественно рапортовать румынскому монарху во время церемонии вручения сталинского подарка, причём обязательно на румынском языке. Мне нашли учительницу, и я долго репетировал этот доклад. До сих пор его помню…
