Герой Советского Союза Алексей Прохорович Волошин
Родился 13 февраля 1920 года. В Красной Армии добровольцем с июля 1941 года. Служил в 10-й дивизии НКВД. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 октября 1943 года присвоено звание Героя Советского Союза. Окончил Артиллерийскую академию. Служил в Генеральном штабе, в Главном ракетно-артиллерийском управлении, откуда был уволен в запас в звании полковника в 1975 году. С 1976 по 1985 год возглавлял Московский городской стрелково-спортивный клуб ДОСААФ. На пенсию ушёл в 1985 году. Награждён орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды, медалями, а также военной наградой США – «Серебряной Звездой».
Первый выстрел
Известие о начале войны застало меня в Молдавии. Я к тому времени окончил третий курс механического факультета Одесского института водного транспорта и с приятелями поехал на виноградные плантации подзаработать. И вот в 12 часов 22 июня мы услышали по радио сообщение Молотова о начале войны. Это было как в страшном сне... Мы вернулись в Одессу. Информации о положении на фронтах было очень мало. И когда 3 июля дрожащим голосом Сталин произнес: «Братья и сестры, к вам обращаюсь я...», мы поняли, что дело худо. И сразу же решили идти в военкомат. Узнав, что мы студенты механического факультета, военком нас определил в Одесское артиллерийское училище. А через полгода мы уже лейтенантами поехали на фронт.
У нас был приказ: стрелять только по большому скоплению живой силы или по танкам. Или если будет прорыв. Я все ждал - ну когда же! И вот со своего наблюдательного пункта увидел много немцев возле какой-то станицы на западном берегу Дона. И мне разрешили выпустить два снаряда. Бить надо было только на поражение. Снаряды мы очень экономили. В день получали всего по две штуки. Вижу - попал. Прошу: «Дайте ещё снарядов!» Не дали. Не положено.
Штыковая атака
На момент формирования наша 10-я дивизия НКВД имела пять полков. В каждом - около двух тысяч солдат. Через месяц непрерывных боев в полках насчитывалось по двадцать-тридцать человек. Остальные остались в Сталинграде. Навечно…
В 271-м полку я был командиром батареи. В районе Ельшанки - раньше это была южная окраина Сталинграда, сейчас почти центр - немцы прорвали линию фронта. И я как раз там находился вместе со своей батареей. Начальник штаба капитан Золотов приказал выбить немецких автоматчиков с этого участка. У меня в батарее осталось шестнадцать человек. Поднимаю их в атаку. Примкнули штыки и: «За Родину! За Сталина! Бей фашистов!» Мат-перемат, все кричат, друг друга подбадривают, чтобы не так было страшно. Немцы уже расположились в окопах и готовились к следующему броску. Все с автоматами, с винтовками и штыками-тесаками. А у нас в руках винтовки Мосина. Эта винтовка с примкнутым штыком раза в полтора выше человеческого роста. Я специально на этом заостряю ваше внимание, потом поймете почему. Ворвались мы на позицию к фашистам. Они бежать. Мы за ними. Несколько раз я штыком кого-то проткнул. Помните, как у Толстого в «Хождении по мукам»: «Я колю, а он мягкий»?! Вот то же самое и я почувствовал. Очень неприятное ощущение. Пробежали мы метров двести-триста. Смотрю, а немцев-то уже и нет. Атака закончилась. Я своим артиллеристам кричу: «Назад! Всем к пушкам!» А они разгоряченные, глаза горят. Готовы дальше наступать. А не на кого. По пути подобрали своих раненых и убитых. Восемь человек мы тогда потеряли. Из шестнадцати.
Вернулись. Золотов нас похвалил. Пригласил меня на обед. А я никак не могу в себя прийти, успокоиться. Страшное перевозбуждение, трясет всего. У Золотова был бочонок водки. Он мне говорит: «Возьми кружку, черпани». Взял я алюминиевую кружку, выпил, и тут меня рвать начало. Принес старшина обед, а меня при виде еды опять рвет. И так целый день. Позже я все прикидывал: как же так, у немцев автоматы, они сидят в окопах, их больше - и они побежали!? Потом смекнул, что фашисты, увидев нас с этими длиннющими винтовками со штыками, бегущих с дикими криками, наверное, подумали, будто на них нападают какие-то аборигены с пиками.
Смерть ходила совсем рядом…
Расскажу два случая. Дело было в августе 42-го. Мой наблюдательный пункт находился на пригорке в большой скирде. Рядом - НП командира полка. Пушки в трех-четырех километрах сзади на закрытых позициях. И вдруг вижу на расстоянии от меня в полкилометра немцы прорывают нашу оборону и начинают уверенно продвигаться вперед, окружать наши войска. Уже после я узнал, что они двумя мощными танковыми клиньями при поддержке артиллерии и пехоты пытались взять нашу армию в клещи. И настолько быстро они двигались, что в момент отрезали нас с командиром полка от наших пушек. А командир в 37-м был репрессирован, потом, правда, освобожден, но очень боялся, что за какую-нибудь провинность, за потерю военного имущества его снова отдадут под суд, а то и расстреляют. И он мне говорит, что мы обязательно должны прорваться к своим пушкам и забрать их. Пока немцы не очень глубоко продвинулись, всего километра на два, мы должны их успеть объехать, нырнуть в центр клещей и забрать свою артиллерию.
Наступила ночь. Немцы остановились на привал. Развернули кухни, разожгли костры, стали готовить ужин. Веселятся, поют, на губных гармошках играют. А мы чуть в стороне едем на машине вдоль их войск. Немцы справа от нас. Но вот их колонны закончились, и мы зашли в какую-то деревню. Куда дальше ехать - непонятно. Темно, ничего не видно. Решили дождаться рассвета. Чуть рассвело, смотрим, а в деревне танки. Ну, думаем, слава Богу, наши подкрепление подбросили. Присмотрелись, а на башнях - кресты.
Рванули мы было обратно по той же дороге, что ночью заехали в деревню, а она уже шлагбаумом перегорожена и рядом фрицы стоят. Я водителю кричу, чтобы уходил влево. Он на стерню свернул. Немцы стрельбу по нам открыли. Вначале из автоматов, а потом и из пушки стали бить.
И вдруг командир наш выскочил из машины и побежал в обратную сторону. Я ему: “Куда?!”, а он не слышит. Мы разворачиваемся и за ним вдогонку. Подъезжаем, я его хватаю за волосы и втаскиваю обратно в машину. Он кричит, что пистолет у него выпал. “Да черт с ним, - ору в ответ, - с этим пистолетом!” А он: “Посадят за потерю оружия!..”
Кое-как вырвались. Стали прикидывать, куда дальше ехать. Забрались на стог, сориентировались. Наметили направление и проехали еще километров пять. Видим, немцев больше нет. Едем дальше. Смотрим, наши появились. Пехота идет, повозки, артиллерия. Отступают. Выходят из клещей. Мы им навстречу. Ныряем в горловину.
А немцы уже и справа, и слева от нас. Идут, постреливают по отступающим. А иногда наперерез нашим войскам выскакивают небольшие фашистские танки “Т-3” и начинают гусеницами давить пехоту. Покрутятся немного и обратно уезжают.
Подъезжаем мы к нашим огневым позициям, смотрим - нет наших пушек. Командир в отчаянии. “Теперь, - говорит, - точно расстреляют!” Я присмотрелся и увидел рядом с тем местом, где стояли пушки, следы от тракторов. “Все наши пушки уехали”, - говорю.
Возвращаемся обратно. Подобрали по пути раненого старшего лейтенанта. У него были прострелены обе ноги, и он не мог идти. И вдруг прямо перед нами выскакивает “Т-3”. Проутюжил он пехоту и бросается на нашу машину. Этот старший лейтенант его увидел и кричит: “Нам смерть!” Не успели мы и рта раскрыть, как он достал пистолет и выстрелил себе в голову. А танк мимо нас проскочил...
Вырвались мы из этой горловины. Добрались до Бекетовки. Смотрю, на въезде стоят наши пушки. Сколько радости было...
А второй случай вообще весь соткан из сплошного везения. Дело в Сталинграде было. В разбитом доме я нашел, как сейчас помню, 10-й том медицинской энциклопедии. Во время затишья прилег на землю, поставил книгу на живот и начал её листать. И вдруг налет. А на самолеты мы уже перестали обращать внимание. Свыклись. Мы реагировали только тогда, когда каким-то седьмым чувством ощущали, что бомба летит на тебя. И тут я проморгал бомбу. Наверное, зачитался. Она рядом ухнула и осколками в клочья разорвала всю эту энциклопедию. Если бы не книга, то мне бы живот разворотило. Один осколок, правда, ногу мне все-таки перебил. Потерял я сознание. Прихожу в себя, вижу, мне ногу своей косынкой перевязывает какая-то совсем молоденькая девочка, лет двенадцати. А вокруг стоят женщины и платками меня обмахивают. Видят, что я глаза открыл, говорят: «Все, слава Богу, пришел в себя лейтенантик...»
Мои солдаты и ординарец командира полка перетащили меня к командному пункту дивизии. Почти километр несли. Вечером меня отправили на другой берег Волги. А на следующий день Чуйков принял командование 62-й армией, в которую входила наша дивизия, и приказал никого не переправлять на левый берег. Вышел известный приказ «Ни шагу назад». Раненым давали по стакану водки и приказывали обозначать передовые позиции. Некоторые из них не могли даже винтовку поднять. Заживо сгнивали на поле боя. Стали меня готовить к операции. Лежу я на соломе, врач спрашивает:
- Когда ранили?
- Вчера, - отвечаю.
- У нас приказ: если сутки прошли, то ампутация. Гангрена может быть. Умрешь.
А у меня пистолет на боку. Я руку положил на кобуру и говорю:
- Если ногу отрежете - застрелюсь...
И тогда хирург решил рискнуть. Только сразу предупредил, что никакого наркоза не будет. Надо терпеть. Дали чего-то выпить, может, водки. И все. Врач говорит:
- Ты мне только что-нибудь рассказывай, чтобы я слышал, что ты сознание не потерял. И начал я ему читать начало десятой главы «Евгения Онегина». Читаю, читаю и вдруг - резкая боль, аж сердце сжалось. В глазах потемнело, и я куда-то провалился. Не знаю, через какое время пришел в себя. Осмотрелся. Лежу уже не на соломе, а на простыне. Ощупал себе бок - нет кобуры с пистолетом. У меня все внутри оборвалось. Спрашиваю у соседа:
- Браток, скажи, пожалуйста, у меня обе ноги на месте?
- Обе.
Я приподнялся на локтях. Вижу, лежу я безо всего, в одной только коротенькой рубашечке. Обе ноги на месте. Правая забинтована. У меня от сердца отлегло.
Через недельку, когда дело пошло на поправку, отправили меня в тыл. Погрузили нас в телячьи вагоны, и поехали мы в Саратов. Двигались очень медленно. Иногда по километру в час. Все время над нами кружили немецкие самолеты и, не обращая никакого внимания на красные кресты на крышах вагонов, обстреливали из пулеметов, бомбили. Я ехал на втором «этаже» возле маленького окошечка. Мой сосед попросил поменяться с ним местами:
- Слушай, - говорит, - я задыхаюсь. Дай немножко полежу на твоем месте.
- А перелезть через меня сможешь? - спрашиваю. Он кивнул, с трудом перебрался, и лег возле самого окошка.
- Хорошо-то как! - говорит.
И тут очередной налет. Снова засвистели пули и осколки. И вдруг слышу: мой сосед, которому я место уступил, как вскрикнет, выгнулся неестественно и затих. Готов. Наповал. Судьба...
Этому человеку я обязан жизнью
Часто вспоминаю своего ординарца Володю Тимошенко. Сибиряк. На два года моложе меня, а уже был женат, и дома у него росли две дочки. Настоящий герой... Дело было на плацдарме за Днепром. На нашу линию обороны прорвались танки. Раздавили наблюдательный пункт вместе с командиром полка. Он погиб. В тот район срочно перебросили мою батарею. Мы сразу вступили в бой. Один из танков прорвался, и пошел прямиком на пушку, рядом с которой я находился. И тогда Володя оттолкнул меня в сторону, я упал, и он прикрыл меня своим телом. А танк раздавил пушку и четверых моих бойцов, которые были рядом. И второй такой случай был. На Курской дуге. Две мои пушки стояли чуть впереди, две - сзади. Немецкий танк из засады подбил мои передние пушки. Я увидел, как разлетаются в разные стороны руки-ноги моих артиллеристов, и бросился туда. Только потом сообразил: а чем бы я им помог?! А танк продолжал стрелять. И тут кто-то мне подножку подставил. Я со всего маху падаю на землю, а меня своим телом прикрывает мой ординарец.
В обоих случаях я представлял его к орденам. Но вышестоящие командиры почему-то решали, что медалей будет достаточно. И давали ему “За отвагу”.
Кавалер Серебряной Звезды
В сентябре 1943 года в ночном бою за Чернигов я уничтожил пять танков. За это меня представили к званию Герой Советского Союза. А потом, буквально через неделю, был ещё один бой. Там я подбил уже одиннадцать танков. За это командир представил меня ко второй Золотой Звезде. Правда, первую Звезду мне вручили только через несколько месяцев, в апреле 44-го. А вторую я так и не получил. Представление, наверное, где-то затерялось в армейских канцеляриях. Зато вместо нее меня наградили американской Серебряной Звездой. Дело было так. В 1944 году президент США Рузвельт подписал указ, согласно которому награждал четырех советских младших офицеров-сухопутчиков высшей воинской наградой своей страны. Причем это должны были быть только те, кого ранее наградили высшей советской наградой. В октябре 44-го нас пригласили в Кремль, где представитель американского президента Гопкинс и вручил Серебряную Звезду. По форме она очень похожа на нашу Золотую. Примерно такого же размера, только прикреплена к вертикальной красно-бело-синей ленточке.
На Грамоте Президента США, которую вручили вместе с наградой, написано: «Настоящее выдано для удостоверения того, что Президент Соединенных Штатов Америки, уполномоченный актом Конгресса от 9 июля 1918 года, наградил Серебряной Звездой «За доблесть в боевых действиях» старшего лейтенанта Красной Армии СССР Алексея Прохоровича Волошина. Всем, кто увидит человека с этой наградой, приветствовать!».
